Свободный туризм. Материалы.
ГлавнаяПриглашаю/пойду в походПоходыСнаряжениеМатериалыПутеводителиЛитератураПовествованияЮФорумНаписать нам
Фото
  Литература     Восьмитысячники     Антарктида     Россия     Беллетристика  


Эверест-82

От редактора

Юрий Рост. Испытание Эверестом

Вечер в Намче-Базаре

Вечер в Тхъянгбоче

Вечер в Лукле

Вечер в Катманду

Утро в Москве

Эверестовцы рассказывают

Евгений Тамм. Шесть дней в мае

Анатолий Овчинников. Воплощение мечты

Эдуард Мысловский. Восхождение

Владимир Балыбердин. Неправильное восхождение

Николай Черный. Высотная наша работа

Валентин Иванов. Лицом к лицу с Эверестом

Сергей Ефимов. Жизнь в двух состояниях

Сергей Бершов. Ночной визит к богине

Михаил Туркевич. Четверо на ночном Эвересте

Казбек Валиев. Страницы погибшего дневника

Валерий Хрищатый. Фотографии памяти

Вячеслав Онищенко. Что со мной случилось?

Валерий Хомутов. Гора как гора

Юрий Голодов. Победа в День Победы

Владимир Пучков. Из дневника восходителя

Алексей Москальцов. Оглядываясь назад

Свет Орловский. Медицина на высоте (5300 м)

Владимир Воскобойников. Русская кухня в Гималаях

Эверест-82

Вечер в Лукле

После Намче-Базара дорога шла только вниз, и через шесть часов ходьбы я увидел на берегу Дудх Коси, за рекой, желтые с зеленым "кемпинговые" палатки нашей экспедиции.

Возле палатки с надписью "Тренерский тупик (мозговой центр)" я встретил Тамма. Он был в своей синей куртке и штанах гольф. Едва успел представиться, как стал свидетелем международного инцидента между Балыбердиным и шерпани средних лет.

Пока альпинисты, сидя в палатках или греясь на заходящем солнце, лениво переговаривались или играли в преферанс, Балыбердин тащил дерево. Довольно большое дерево он волок один, потом также один стал рубить его и разжигать костер, но тут пришла невысокая тоненькая женщина, разбросала костер и стала шуметь, что это ее земля и повалившееся дерево тоже ее. Она запросила за него, как водится, втрое, но, получив двадцать рупий, успокоилась. Овчинников, надвинув поглубже свою киргизскую шапку, порассуждал, что это вряд ли ее земля и ее дерево и что нужно бы спросить у нее бумаги, но мы с Таммом его убедили, что дать двадцать рупий проще, к тому же женщина, несомненно, безграмотна и никаких бумаг у нее, по всей вероятности, нет.

Балыбердин, увидев, что конфликт исчерпан, вновь взялся за дерево с прежним упорством. Тамм отвел меня к палатке с надписью "Площадь Дзержинского" (в которой, вероятно, жили в базовом лагере офицеры связи) и сказал ребятам, чтобы они меня приютили. Слух об отбившемся от стада корреспонденте, по-видимому, прошел по лагерю. Во всяком случае, мои появления не вызывали вопросов, да и сам я их пока не задавал.

Я вообще, появляясь в новых местах или общаясь с новыми людьми, стараюсь не бросаться в пучину работы или общения, а адаптируюсь. Я должен сперва как бы занять место в пространстве и чувствовать в этом месте себя относительно защищенным. Например, приезжая в город, или деревню, или страну, первое, что я делаю, - начинаю кружить. Мне нужно узнать все улицы и дворы, окружающие мое жилище, и в какую сторону центр, в какую вокзал и где мне предстоит работать. Только пошатавшись по окрестностям и запомнив мелкие приметы, проходные дворы и закоулки, я начинаю знакомиться с людьми. Знание географии придает мне уверенности, словно я резервирую себе пути к отступлению...

Точно так же без всякого расчета, по одному лишь чувству я стремлюсь занять естественное место в разговоре с человеком, о котором предстоит написать. Мне неважно, о чем беседа, потому что я не работаю во время нее, а действительно беседую, стараясь быть интересным и, главное, полностью открытым для собеседника. Если буду хитрить, ловчить и "выводить на тему", я обречен: только доверие рождает доверие... С другой стороны, мне известно, что расслабленный разговор тоже нехорош, хотя может иметь вид товарищеский, потому что, как в жизни человек половину всей информации об окружающем его мире получает, говорят, в течение первых пяти прожитых лет, так и при встрече с человеком главное (возможно, больше половины) узнаешь в первые часы общения. И торопить нельзя события, и прозевать нельзя.

Мне очень повезло с беседами о восхождении, потому что я был первым посторонним человеком, готовым выслушать, а альпинистам было что вспомнить. Быть может, они и забыли какие-то события, но те, о которых говорили, были им важны.

Весь остаток дня я бродил среди палаток, ведя в основном разговоры о Москве, о футболе, о новом и пока еще недостаточно оцененном явлении миру футбольных фанатов-подростков, о том, что я знаю из газет про восхождение. Я обещал им огромный успех (а Балыбердину - увиденную им в газете мою фотографию "Фея лета"), бесконечное количество встреч с восторженными почитателями и трудности, которым они подвергнутся, если станут делить награды, лавры. Они слушали, иногда иронически улыбались, присматриваясь ко мне.

"Обедоужин" накрыли на траве, расстелив клеенку. Повара напекли свежих лепешек вместо хлеба. На скатерти разместилось большое количество разных консервных банок и баночек - остатки экспедиционных запасов Воскобойникова. "Мини-сосиски", кусочки языка, ветчина... Ели неторопливо, но с аппетитом, который с каждым днем набирал силу.

Туркевич предложил "вбросить шайбу". Я спросил, что это такое, и все засмеялись - узнаешь еще. Евгений Игоревич отрицательно покачал головой. Потом кто-то поднялся, сказав:

- Садись поближе, а то останешься голодным, - и скоро вернулся с консервной банкой типа шпротной, на ней скотчем была прикреплена бумажка с надписью: "Вишнево-виноградный напиток".

Спирт для экспедиционных нужд был закатан в консервные банки, которые кто-то назвал шайбой.

Отказав во вбрасывании, Тамм пошел к своей палатке. Балыбердин встал посмотреть, горит ли костер. Все потянулись к огню.

Затеялся тихий разговор о будущей гималайской экспедиции, о возможности и необходимости ее как естественного продолжения Эвереста-82.

- А куда?

- Да куда-нибудь, где интересно. Может быть, Лхоцзе - Южная стена. Ее никто не мог пока пройти... Если югославы не пройдут, то можно Лхоцзе...

Или на Канченджанге есть стенной маршрут, который и до половины не пройден...

Меня так и подмывало в этот момент спросить их, расслабленных теплой ночью, что же их все-таки гонит на вершину. Это было время знакомства, время, когда глупый вопрос еще не становится бестактным. Впрочем, почему такой уж глупый? Для большинства людей, не связанных с альпинизмом, он вполне понятен, потому что мы, эти люди, в одну минуту хотим понять то, что "дети гор" постигают всю свою жизнь. И часто мы задаем вопрос "зачем?" не для того, чтобы понять, почему они лезут к вершине, а для того, чтобы объяснить, почему мы туда не идем. И, может быть, оправдать свое нехождение.

Все это я понимал и все же, если бы не урок Германа Буля - первовосходителя на Нанга-Парбат (8126), который на вопрос "зачем?" на устроенном в его честь в Вене приеме ответил: "Чтобы хоть там не слышать этого вопроса", возможно, не удержался бы от соблазна. А может, удержался бы. Ведь не задавал же я его раньше ни спелеологу Геннадию Пантюхину, когда он спускался в черное мокрое чрево километровой глубины пещеры, ни океанологу Александру Подражанскому, "нырнувшему" в аппарате, приспособленном для морской воды, на дно пресноводного Байкала. Теперь я не задал его восходителям на Эверест.

- Раз есть вершина - конец пути или дно-

конец пути, значит надо найти этот путь и пройти по нему, - отвечаю я за них, хотя никто не пристает ко мне с вопросами после достижения мною в Гималаях высоты едва не четырех тысяч метров без рюкзака. - И еще: поднимаясь в гору, спускаясь в глубину, они открывают нам новые вершины и глубины. Разве не стал после восхождения нам ближе Непал, понятнее Эверест?

- Да-а, - говорит доктор Свет Петрович, сидя у костра, - тем не менее, не оказалось на Горе ни одного журналиста. Опаздывает ваш брат. Вот когда ходоков на полюсе встречали, там были представители организаций, частные лица, даже поэт был и торт. А ведь трудностей, судя по неплохо организованным сообщениям в печати, тоже было

немало. То полыньи, то торосы, то очередной мешок с продуктами не туда попал...

- Как ты считаешь, если сравнить, интерес у людей был больше к экспедиции лыжников к Северному полюсу или к нашей?

Голодов все время либо улыбается, либо как бы улыбается. Он из Алма-Аты и раньше входил в команду Ильинского, но потом отпочковался. Здесь чаще я его видел рядом с Юрием Кононовым, переводчиком и радистом экспедиции, который жил в базовом лагере в палатке с надписью: "Сала та кивбасы на продажу нэ мае". Об особенности Голодова постоянно как бы улыбаться я не знал и решил, что вопрос об экспедиции Шпаро либо таил в себе подвох, либо был решен и мне предлагался тест.

Больше того, я услышал два вопроса: первый - мое мнение об экспедиции Шпаро, и второй, ревнивый, - о ком больше пишут?

На второй вопрос ответить было просто, потому что одной из многочисленных задач Шпаро было именно то, что на английском ("инглиш") называют "паблисити".

Газета организовала экспедицию. Ее рекламировали везде, и это было одно из тех событий, которое, собственно, и рождено было для прессы. Никто не станет оспаривать сложности туристского похода и опасности - действительно, можно нырнуть в полынью, но едва ли его реальные сложности соответствовали описываемым.

Заслуга Шпаро в том, что он нашел "спонсора" (так называют фирму или частное лицо, которое, субсидируя теннисный, или лыжный, или автомобильный турнир, использует спортивное действие для рекламы). Спортивное значение похода мне представляется не слишком большим. Во-первых, шли они по льду с дополнительными забросками. Чего не хватает - закажи и получишь. Во-вторых, дойдя до условной цели, они были сняты самолетами, а не вернулись назад. Это, правда, я уже отвечал на первую половину вопроса Голодова.

В отличие от восхождения на Эверест или любой иной восьмитысячник, где с каждым шагом путь становится труднее (все меньше кислорода, все ниже температура, все сильнее ветры), при восхождении на полюс условия в начале и в конце пути примерно равные. Это ведь на глобусе полюса имеют крайние точки - самая верхняя и самая нижняя, а в жизни - это бескрайнее плоское поле.

С полыньями, с торосами или без них. И что вдоль берега, что в глубь океана - сложность приблизительно одна. Долго идти - тяжело.

Есть и другие различия. Лыжный маршрут от произвольной точки к условной нельзя назвать "логичным". И еще. Вершины Эвереста невозможно достичь никаким иным способом, кроме как влезть самому. И никаким иным способом ее не покинуть, кроме как сойти самому (в нашем маршруте) или на руках товарищей (разве что теоретически). Никакой прогресс не может заменить человека на Горе. Ни вертолет, ни самолет не смог бы спустить Онищенко с высоты 7300 (а ведь до вершины еще полтора километра по высоте), а снять со льдины больного или уставшего можно в любом месте пути.

Так я отвечал Голодову, тем самым признавая, что альпинисты в период их работы на Горе из-за отсутствия информации уступали высокоширотным туристам в популярности у журналистов, а следовательно, и читателей. Но теперь, по достижении результата, люди, сопоставив события, должны воздать альпинистам должное.

- Та то - цацки, - сказал Туркевич.

А Сережа Ефимов взял гитару, на которой расписались все участники гималайской экспедиции: "...Ах оставьте ненужные споры..."

Я пошел искать Евгения Игоревича.

Может быть, я не прав, может быть, у Димы Шпаро есть высокая идея, а реклама и ощущение себя героем ("Твой полюс") - это вещи, неизбежно сопутствующие делу неординарному. Неужели и эти, которые сидят сейчас и считают "та то - цацки", или хотя бы кто-то из них, поднимут себя над другими, найдя удачного спонсора?

Тамм сидел в палатке и при свете фонаря перелистывал бумаги. Близилась пора всяческих отчетов и ответов.

В Катманду кто-то в посольстве мне сказал: "Тамму еще предстоит объясниться за свои решения". Тогда вечером в зеленом лагере я спросил, за какие решения ему предстоит объясняться. Он улыбнулся, отчего вся его суровость моментально улетучилась, и сказал:

- Видимо, за Мысловского.

Мы помним, что по плану после третьего выхода все группы должны были спуститься на отдых. Решено было, что отдыхать альпинистам полагается не менее десяти дней с посещением Тхъянгбоче. Природа вблизи монастыря живая - птицы, цветы, зеленая трава. После неприветливых камней, льда и снега это был подарок. Но этот подарок мог достаться не всем. Увидев, что план в связи с болезнями, скверной погодой и недоработкой выполнен быть не может, Тамм предложил Иванову с товарищами выйти на обработку дороги до пятого лагеря с возможным выходом на вершину. Думаю, Тамм понимал, что после пятидневного в базовом лагере отдыха группа Иванова, только что вернувшаяся с обработки маршрута до 8250, в лучшем случае установит лагерь V на 8500. На вершину им выйти едва ли хватит сил, но начальник экспедиции настаивал, забывая, что то, что понятно ему, понятно и Иванову. О том, чтобы вытащить из ивановской колоды пару тузов, показавших себя виртуозами на отвесных подступах к лагерю 8250, не было даже мысли. Иванов не даст рушить четверку, да и Туркевич с Бершовым зададут вопрос: если двойка, то почему не Мысловский с Балыбердиным? И сами (Туркевич здесь скажет за двоих) ответят на этот вопрос - за ними не заржавеет.

Группа Валиева, как и Иванова, тоже устала и тоже отказалась идти ставить пятый лагерь. Кроме того, они хотели подождать Ильинского, отдохнуть и всем вместе штурмовать вершину.

Оставался Мысловский с Балыбердиным. Мы уже говорили, как возникла идея идти устанавливать лагерь V вдвоем. Теперь эту идею предстояло осуществить. Тем более, что это был единственный выход из создавшейся ситуации. Овчинников предложил обдумать вариант работы двойкой Мысловскому, который был уже подготовлен Балыбердиным к принятию решения.

Может быть, мое построение несколько искусственно, но весь ход событий наталкивает на мысль, что это был тот самый момент, когда Эдуард мог и должен был помочь Евгению Игоревичу, равно как и Анатолию Георгиевичу и всем остальным. За хлопоты и выговоры, связанные с отменой запретов выходить Мысловскому на высоту, надо было расплачиваться.

Никто не требовал платы, но Мысловский, как альпинист, как товарищ Таима и Овчинникова, не мог, мне кажется, не испытывать чувства долга перед этими людьми, которые, оказавшись в сложной ситуации, рассчитывали на него. Это был час Эдуарда Мысловского. Он пришел с Овчинниковым к Тамму сказать, что готов идти с Балыбердиным на установку пятого лагеря.

- С выходом на вершину, - добавил Овчинников.

Отвлекаясь от разговора с Таммом. я вспоминаю реакцию Владимира Балыбердина на предложение после возможной установки лагеря выйти на вершину. "Я почувствовал себя идущим по канату над пропастью, а я не умею ходить по канату"... Если будет идеальная погода... если окажется не слишком сложным участок между четвертым и пятым лагерем,., если Эдик будет себя нормально чувствовать (в себе я не сомневался), то мы сможем взгромоздиться на самый верх. Если нет, то второй возможности нам не дадут.

Тамм понимал, что двойку нужно поддержать, после чего был разработан план. Он включил уже целую обновленную программу финальной части экспедиции. Первоначально предполагалось, что вслед за Мысловским и Балыбердиным пойдет группа Валиева, но потом решили, что четверка лучше тройки (перед выходом наверх Ильинскому надо было отдохнуть, поскольку он позже других вернулся в базовый лагерь), и вслед за первой двойкой теперь должна была идти команда Иванов - Ефимов, Бершов - Туркевич.

Балыбердин, узнав об этом, заметил Тамму, что считает тройку алмаатинцев гораздо надежнее хлипкой команды Иванова. Ах, если б знал Балыбердин в ту минуту, как повернется дело, если бы знал, что именно эта перестановка, возможно, сыграет самую решающую роль в его и Мысловского жизни.., (Хотя нет сомнений, что и команда Ильинского - Валиева, и любая другая не оставили бы товарищей в трудной ситуации одних... Но мы забегаем вперед.)

По плану Тамма Мысловский с Балыбердиным должны затащить необходимый им для жизни минимум в четвертый лагерь, обработать маршрут между четвертым и пятым лагерями и затем поставить палатку.

- На этом их основная задача кончалась, - говорил Тамм. - Если они чувствовали силы и возможности, то тогда начинала действовать система поддержки.

Обработав маршрут до 8500 и установив палатку лагеря V, двойка должна была сойти в лагерь IV (8250], куда группа Иванова должна была поднести штурмовой кислород, и вернуться в лагерь 111 (7800) на отсидку. Третий лагерь был в этой круговерти опорным (кстати оказалось его обустройство), В дальнейшем схема до заброски кислорода штурмующим должна была сохраниться. Пока группа Иванова отсиживалась бы перед штурмом, следующая четверка должна была забросить для них штурмовой кислород на 8250 и уйти в лагерь III. Следующая за алмаатинцами четверка Хомутова повторила бы операцию с заброской баллонов в четвертый лагерь и пошла бы в лагерь III на отсидку, пока бывшие его хозяева шли на вершину. Замыкали бы всю эту "кардиограмму" Шопин с Черным. Каждая последующая команда обеспечивала кислородом предыдущую.

Эта схема требовала высокой точности и тщательности в выполнении, но зато давала возможность в короткий срок подняться всем участникам экспедиции (теоретически].

Итак, была создана новая схема, которая предполагала успешное или как минимум благополучное завершение штурма.

И вот в тот момент, когда экспедиция наконец нашла выход из кризиса, когда решение о выходе двойки было принято и назначен срок, на радиосеанс с базовым лагерем в Министерство туризма Непала приехал посол А. В. Визиров. Посол передал требование точно следовать приказу, который запрещал Мысловскому подниматься выше шести тысяч метров.

Тамм уже не мог ломать планы и сказал, что В этом предэкспедиционном приказе есть пункт, в котором говорилось, что в любой ситуации следует исходить из основной задачи. Основная задача - подняться на вершину, и Тамм намеревался ее выполнить...

Посол пожелал удачи и попросил быть поаккуратней. Главное, чтобы все были целы.

Через несколько дней из Москвы е Катманду прилетел заместитель начальника Управления прикладных видов спорта Спорткомитета Э. А. Калиму-лин. Я уже говорил, что Калимулин вел себя в Непале с пониманием нужд, задач и проблем экспедиции, и Тамму удалось убедить его в целесообразности уже принятых решений.

Мысловский и Балыбердин готовились к выходу.

Утром в зеленом лагере у речки альпинисты встали кто когда хотел, но каждый, вставая, обращался к Анатолию Георгиевичу Овчинникову с беззлобной иронией, спрашивая, была уже пробежка и зарядка или сегодня выходной.

- Выходной, до Катманду выходной, - говорит Овчинников, разминаясь.

Потом пошли умываться к ледяной реке, потом завтракали и медленно собирали вещи для перехода в Луклу. Пестрый лагерь превратился в груду вещей, и скоро по двое, по трое, а кто и по одному альпинисты зашагали по тропе в Луклу.

На лужайке у камня, на котором сохнет желтая майка с длинными рукавами, лежит Балыбердин и пишет дневник. Он не расставался со своими записями ни в базовом лагере, ни в высотных лагерях. Сейчас расшифровывает свои иероглифы и переписывает то, что вспомнил, из красного блокнота в клеенчатую клетчатую тетрадь. Он восстанавливает события, восстановим их и мы.

Вот уже несколько недель погода не баловала альпинистов. Снег, холод, ветер. В базовый лагерь зачастили гости. Туристы идут по тропе, и теперь у них появилась цель - посмотреть на бивак советской гималайской экспедиции, тем более что по тропе распространился слух, что русские гостеприимны - всех кормят. Пришлось вывесить дощечку, на которой было написано, что трекинг окончен и дальше базовый лагерь. Альпинисты, соскучившиеся по общению, были даже рады визитам, пока их было немного.

В лагере обменивались новостями: Калимулин сообщил, что с китайской стороны идут две экспедиции - американская и английская (потом, после завершения нашего похода, станет известно, что ни та, ни другая команда не минует трагической развязки - в каждой из них погибнут восходители). Живой отклик получило сообщение о том, что телевизионщики идут вот уже три дня из Луклы и что Венделовский, который ходил пешком в Катманду ремонтировать "Болекс", возвращается с ними вместе в базовый лагерь.

24 апреля весь состав экспедиции, кроме групп Иванова и Ильинского, построился у флагштока. Евгений Игоревич Тамм вручил флажки-вымпелы СССР, Непала и ООН Мысловскому и Балыбердину. Обстановка была торжественной.

С этого момента установку пятого лагеря с попыткой штурмовать Эверест можно считать официальной программой двойки Мысловский - Балыбердин. Володя, по его словам, еще пытался объяснить тренерам, что выход к вершине после такой сложной работы, как установка лагеря V, нельзя планировать, но сам надеялся забраться "на самый верх".

Спустившаяся из лагеря IV четверка Хомутова, которая не прошла вверх, тем не менее считала, что путь из лагеря 8250 в лагерь 8500 можно проложить за один день, работая, конечно, с кислородом. Что после первых трех-четырех веревок склон несколько теряет крутизну... Но будем помнить, что Мысловский отправлялся на эту работу вдвоем. Правда, вдвоем с Балыбердиным... Работа огромная, и к тому же неясно, сколько кислорода удастся вынести в третий лагерь Шопину, Черному, Хергиани и шерпам. Шерпы из-за большого количества снега не могут дойти до третьего лагеря, а порой и до второго, оставляя грузы на полпути...

24 апреля вся четверка Хомутова отправилась на отдых.

Теперь в базовом лагере кроме двойки восходителей оставались "члены хоздвора" и шерпы. По их наблюдениям, после обильных снегопадов должна установиться хорошая погода, но ее все нет, и все ее ждут.

По рекомендации Овчинникова Мысловский с Балыбердиным рассчитывают вес рюкзаков, и получается, что на участке от третьего, обеспеченного кислородом, лагеря до четвертого необходимо взять за спину по двадцать килограммов (!) груза и вынести его (мы помним, что это самый сложный, вертикальный участок маршрута) на высоту 8 километров 250 метров. Необходимого груза! Хорошо, если вынесут. Но мы запомним и этот участок, и этого веса рюкзаки...

27 апреля в шесть часов утра Эдуард Мысловский и Владимир Балыбердин вышли на штурм Горы. В базовом лагере уходивших провожали Тамм, Овчинников, Воскобойников и другие официальные лица. Оператор Дмитрий Коваленко отснял все это на пленку с помощью одного из восьми аппаратов киноэкспедиции. Группа телевизионщиков и Венделовский опоздали к прощанию. Иванов, Ефимов, Бершов и Туркевич к этому времени уже в базовом лагере.

Восходители прошли мимо ритуального огня, и метров через двести Балыбердин провалился в ледниковую лужу, промочив ноги. Мысловский позже дал ему запасные свои носки. В лагере I они заночевали с несколькими шерпами, которые работали на заброске грузов. Вечером они сказали Навангу, что если он будет в состоянии, пусть идет с ними на вершину. Наванг обрадовался этому предложению. Мысловскому и Балыбердину хотелось иметь помощника в трудном деле, а Тамма волновала проблема, не придется ли Навангу самому оказывать помощь...

Мысловский с Балыбердиным посчитали кислород. Получалось, что должно хватить на троих: четыре баллона в четвертом лагере, два - в третьем и по три они собирались вынести сами... Пока они считали, сверху спустился Шопин. Он был бодр и в хорошем состоянии и надеялся, заняв место в хвосте очереди, все-таки подняться на Эверест вместе с Черным...

Так прошел первый день решающего четвертого выхода на Эверест. Начинается самая важная часть экспедиции, и я думаю, мы отправимся вслед за первой двойкой, но не будем терять из виду всех остальных.

28 апреля Мысловский, Балыбердин и Наванг двинулись вверх к лагерю II. Вечером они лежали в спальниках и опять считали груз. Слишком много продуктов, железо (крючья, карабины), кислород, бензин, веревки...

Перед сном они спрашивали Наванга, который много работал с другими экспедициями, как в сравнении с ними выглядит наша. Они услышали то, что хотели услышать, и это, безусловно, соответствовало истине. Очень сложный маршрут, вероятно, и альпинисты сильные, раз проходят его...

Наванга, видимо, захватила идея подняться на вершину. Он долго молился на ночь, просил у богов погоды и здоровья. Потом дал Мысловскому и Балыбердину поесть каких-то зерен и надел им на шеи священные шнурки.

Утром 29 апреля они собирались долго. Пока Мысловский укладывал рюкзак, Балыбердин с На-вангом готовили пищу. Сказав Навангу, чтобы он помог ему по кухне, Володя облегчил душу. К этому моменту ему надоело стоять у плиты, когда все лежат в спальных мешках. Наванг приветливо откликнулся на призыв, хотя, как оказалось, устал больше Мысловского и Балыбердина. Это удивило двойку, потому что груза у Наванга было поменьше, чем у них. Они вышли из лагеря II (7350) и к вечеру были в третьем лагере на 7800.

Вообще, они не очень были аккуратны в выходах на связь, и Тамм не раз делал им замечания. Особенно много волнений доставляли, вечерние опоздания. Бог знает, что начинали думать в базовом лагере. Впрочем, опоздание на связь в любое время, а тем более, когда альпинисты входят в зону свыше шести с половиной километров, которую физиологи первых эверестских экспедиций назвали "поясом смерти", крайне неприятно для всей экспедиции.

По традиции и логике портативная рация должна быть у капитана четверки или лидера двойки. Значит, у Мысловского. Но он сам передал этот скипетр Балыбердину. Тамм считал, что Эдик сделал правильно, чтобы не тратить силы на переговоры, экономить себя. Тем самым Евгений Игоревич признал то, в чем Мысловский признаться не мог. Эдик уступил Балыбердину лидерство по существу. Это, думаю, было непросто. Мысловский - альпинист необыкновенно волевой и действительно опытный. Он знал, что выйдет к вершине, несмотря на невероятное сопротивление ему Горы. Он оценил, чем может пожертвовать ради Эвереста, и, видимо, решил - всем. Власть, лидерство, здоровье он менял на одно восхождение.

Потом, вернувшись, он попробует все вернуть и допустит ошибку, потому что тот, кто принял, не возвращает. Эверест все оставляет себе!

В акте передачи рации, пустяковом самом по себе, был еще один любопытный момент. Раз Тамм сказал, что Эдик правильно делает, что экономит себя, значит, он правильно делает, что экономит себя за счет Балыбердина. Начальник экспедиции мыслил масштабами экспедиции. Он знал, что они выйдут на вершину, только если будут идти вдвоем. И тут Евгений Игоревич исходил из решения основной задачи. Он рассматривал двойку как единый механизм, в котором одна часть, необходимая для движения, обладает ограничителем, но суммарная мощность должна быть сохранена. Значит, на вторую, более свежую часть (и это естественно) должна лечь большая нагрузка. Двойка потому и двойка, что один может и должен помогать другому. Но то, что виделось издалека, из базового лагеря, Балыбердин мог и не видеть. Вернее, он мог это видеть фоном. А на переднем плане развивалась пьеса, драма для двух актеров. В их биографиях много общего: оба сами пробивались в жизни, оба выросли без отцов, но все же к моменту начала экспедиции отличало их больше, чем объединяло. В начале спектакля один из них играл роль премьера, обладая званием и опытом, друзьями, семьей, имеющий основание (законное вполне) считать себя одним из лидеров советского альпинизма, человека образованного, привлекательного внешне, с обаятельной улыбкой... - он лидер.

Другой в начале спектакля: взят в экспедицию; "на общих основаниях", да и то потому, что старший тренер увидел его необыкновенную прилежность и работоспособность. Он даже не мастер спорта, у него нет опыта, нет ни дома, ни семьи, он живет в общежитии, он может положиться только на себя, он обделен "обществом", и круг не столь уж высок, да и внешне его не пригласишь на роль героя-любовника - он актер миманса.

Но это все вначале. Потом начнется спектакль" удивительной страсти невидимая миру борьба двух связанных насмерть людей, борьба за сохранение жизненной позиции у одного и за завоевание ее у другого. Она будет происходить на фоне совместных нечеловеческих усилий, направленных на то, чтобы подняться над всеми, над всем миром (а можно это сделать только вдвоем), и станет содержанием первого восхождения. Вернее, восхождения первой; двойки. И спуска. И всего, что было потом...

("Они альпинисты до мозга костей и боролись только потому, что хотели побывать на Эвересте, и ни о чем другом тогда не думали. Они - настоящие!" - написал на полях Евгений Игоревич. Вероятно, он прав... А может быть - он тоже прав.)

Такова фабула, а за сюжетом мы последим.

Итак, сидя в третьем лагере, Мысловский, Балыбердин и Наванг вышли на связь с базой. Сообщили, что добрались, и спросили, что нового. Нового оказалось очень много. Пришла группа телевизионщиков, привезла письма и, главное, магнитофонные кассеты с записями голосов родных и близких. Кононов что-то похимичил, и ребята, сидя на высоте 7800 метров в Гималаях, услышали родные голоса.

"Мысловский окунулся в теплую домашнюю обстановку, в окружение своих трех женщин, а мне передавала привет всего лишь развеселая компания приятелей, но все равно приятно от проявленного! внимания", - запишет Балыбердин в дневнике.

Еще была новость: утром вслед за двойкой вышла четверка Иванов - Ефимов, Бершов - Туркевич. Они встали в пять утра, Володя Воскобойников покормил их напоследок по-царски: отбивные с жареной картошкой (не знаю, правда, едят ли цари отбивные с жареной картошкой; я бы на их месте ел). Ивановцы, миновав ритуальный огонь, который всякий раз, когда кто-нибудь шел на Гору, зажигали шерпы, ушли вверх по ледопаду Кхумбу.

Накануне группа Иванова обратилась к Тамму с просьбой внести корректировку в принятую схему. Вы помните, каждая следующая группа делала заброску кислорода из лагеря III (7800) в лагерь IV (8250) для предыдущей. Все группы были связаны, и любое чрезвычайное обстоятельство могло поставить идею восхождения в затруднительное положение. Группа Иванова хотела обеспечить кислородом и первую двойку и себя, но не ждать, пока им самим поднесут кислород альпинисты из группы Ильинского. Вместо трех спальников они возьмут из лагеря II кислород в количестве, достаточном для штурма по их расчетам. Это поможет им избежать лишних суток пребывания на 7800, где будет нечего делать. Лучше уж работать, чем лежать. Силы тратишь все равно.

Тамм обещал подумать над этим весьма принципиальным предложением. Группа Иванова отказывалась от помощи группы алмаатинцев, отчасти не желая ставить в зависимость от их продвижения, их самочувствия свое восхождение. В этом была логика, особенно если учесть, что выше четверки Иванова, взвалив на себя работу, достойную четырех, шла двойка Мысловский - Балыбердин, и надо было иметь в виду и незапланированные события. Посоветовавшись с Овчинниковым, Тамм разрешил второй четверке коррекцию, "о она узнает об этом потом, а пока все они, яркие как снегири в Репино (там, под Ленинградом, снегири особенные), весело и бойко идут по ледопаду, подбирая на льду трофеи - карабины и крючья прошлых экспедиций.

Промахнув без остановки в промежуточном лагере тысячу двести метров по высоте, четверка останавливается на ночлег в первом лагере. И у этой команды главная радость - голоса из дома. Это было большое, замечательное событие - услышать друзей, близких и особенно детей. Там, внизу, в базовом лагере и Тхъянгбоче, получив кассеты на руки, альпинисты групп Ильинского и Хомутова ходили друг к другу хвастаться и радоваться; здесь, на Горе, слушали и вспоминали. "Около двух часов, - пишет в дневнике Иванов, - слушали мы в первом лагере звуковые письма родных, друзей, знакомых, переживающих за нас там, в Москве, Свердловске, Харькове и других городах страны. Отлично понимаем, что за нами пристально следят миллионы людей, и не только дома. Одни желают успеха, а другие жаждут провала. Но те люди, голоса которых мы сейчас слышим, и днем и ночью мысленно с нами. И неизвестно, кому из нас проще. Мы решаем свои задачи и о себе знаем все, а у них сплошная неизвестность. Те скупые сведения, что до них доходят, конечно же, заставляют многое додумывать, о многом догадываться, а воображение всегда достраивает ситуации сложные и неприятные..."

День 30 апреля был холодным и неуютным. Мысловскому, Балыбердину и Навангу предстояло пройти по самому сложному из участков проложенного пути. Именно между лагерями III и IV были вертикальные стены, о которых альпинисты думали с тревогой. Рюкзаки были невероятно тяжелы. Когда Балыбердин сказал Тамму, что, по их подсчетам, они с Эдиком понесут килограммов по двадцать пять, в базовом лагере забеспокоились. Слишком много взвалили на себя мужики, слишком велик груз. Балыбердин, кроме того, взял кинокамеру "Красногорск", которую в третий лагерь принес Шопин. Эта камера якобы могла выдержать очень низкую температуру, и предполагалось, что восходители возьмут ее с собой на вершину.

Пока Мысловский собирается (он несколько вяловато начинал день, и приходилось его поторапливать), я расскажу немного о киногруппе, ,раз мы вспомнили о камере. Мне представляется, что оснащение аппаратурой альпинистов было не очень продумано. По-моему, каждая группа восходителей должна была иметь свою простую восьмимиллиметровую камеру с широкоугольным объективом. Зарядка камер должна быть кассетной, чтобы не мучиться на морозе. И всех альпинистов надо было обучить пользоваться аппаратурой. Тогда бы мы имели хоть несколько кадров восхождения.

Фотооснащение было простым и надежным. Легкая, неприхотливая "Смена" оказалась хорошим помощником - почти все высотные съемки в этой книге сделаны ею.

Организаторы несколько недооценили значение киносъемки для последующей жизни. Надо было сделать все, чтобы "остальной мир" переживал их восхождение, мог стать соучастником, пусть хотя бы в кинозале. Для того чтобы событие было понято и принято людьми в нем не участвующими, надо, чтобы люди знали о нем (как минимум).

Но у Тамма, да и у самих альпинистов ни к режиссеру, ни к оператору не было творческого доверия, видимо потому, что участники экспедиции не могли понять, что именно снимают Венделовский с Коваленко (а киношники и сами не знали). А раз характер фильма был непонятен, то некоторые съемки стали восприниматься настороженно. Драматические ситуации казались опасными для съемок, а они-то, собственно, впоследствии и были тем, увы, немногим в фильме, что давало представление о работе на Горе. Кто видел картину, помнит кадр, как Туркевич с Бершовым ведут Онищенко по ледопаду. Оператор Коваленко услышал о себе много интересного во время съемки, Бершов даже кулак ему показал. Зачем, мол, снимаешь!

В нас почему-то живет уверенность, что кинодокументалисты, фоторепортеры, журналисты - это люди, которые в процессе событий путаются под ногами, мешают, отвлекают от дела. Занятия их кажутся несерьезными, а просьбы чрезмерными. Процесс сбора материала вместо радостного или делового содействия превращается часто в борьбу. Одни скрывают детали, другие их добывают, а не найдя - порой фальсифицируют. Почему альпинисты не хотели, чтобы кино и телевидение снимали всё в экспедиции? Потому, что они не знали ее задач, и потому, что реальные трудности участников экспедиции не казались киногеничными, а определить ценность событий для пленки они, конечно, как непрофессионалы, не могли.

У Венделовского не хватило аргументов убедить Тамма и альпинистов (хотя это было возможно), вызвать у них доверие и уважение к киноработе, сделать их союзниками, соавторами в полном смысле этого слова. Жаль! Мог бы получиться замечательный, достойный события фильм.

А пока Балыбердин, Наванг и Мысловский вышли из лагеря III. Они все выбрались поздно, верно, только в двенадцатом часу. И все очень сильно загруженные.

Балыбердин, поднявшись метров на сто пятьдесят и выйдя на гребень, занялся съемкой. Скоро он увидел Наванга внизу под собой. Наванг, однако, не двигался дальше. Когда Мысловский дошел до него, то узнал, что Наванг не может идти дальше - жалуется на глаза, которые заболели, (обжег их на солнце в прошлом выходе), к тому же ему было очень тяжело идти вверх. Немного не дойдя до высоты 8000, сильнейший из высотных носильщиков, работавших с нашей экспедицией, Наванг повернул вниз, оставив груз.

Теперь путь к четвертому лагерю продолжали двое - Балыбердин и Мысловский, догрузивший свой рюкзак кислородом, который нес Наванг. Со своим неподъемным грузом они шли невероятно медленно. К шестнадцати часам пройдя всего половину пути от лагеря III до лагеря IV, Балыбердин, шедший впереди веревки на две, предложил Мысловскому, когда они вышли на участок, где скалы не перекрывали видимость, оставить часть груза, иначе им предстояло бы идти к лагерю 8250 ночью. Светлого времени оставалось часа три. Выложив из рюкзаков по три кислородных баллона, они двинулись дальше.

Группа Иванова к этому времени поднялась в лагерь III и, приводя в порядок палатки, готовила ужин и отдыхала.

В базовом лагере Тамму и Овчинникову было ясно, что двойка движется медленно и самый сложный участок Балыбердину с Мысловским предстоит преодолевать в темноте, потому что, выйдя в восемнадцать часов на связь, Балыбердин сообщил, что он на одиннадцатой веревке (из двадцати), а Мысловский на девятой... Оставались еще час света и короткие сумерки.

В двадцать часов двойка не вышла на связь. Сверху мимо лагеря III летели камни. Четверка Иванова определила по этому, что с ребятами все в порядке и что они продолжают работу. В двадцать два часа, не дождавшись вестей, о приходе двойки на место четвертого лагеря, Иванов, Ефимов, Бер-шов и Туркевич легли спать.

Балыбердин подошел к палатке четвертого лагеря в полной темноте и вдруг совсем рядом услышал голос Эдика. Мысловский, правильно рассчитав силы, понял, что с рюкзаком ему ползти вверх очень долго. Оставив рюкзак веревок за пять до лагеря, он налегке пошел вслед за Балыбердиным. Не оставь он ношу, ему пришлось бы преодолевать самый сложный участок маршрута по вертикальным заснеженным стенам добрую половину ночи.

Они заползли в палатку, установленную группой Хомутова, поужинали и легли спать. Минимальная подача кислорода была достаточной для сна. Сами маски, необыкновенно удобные при работе, требовали привычки в ночное время. На спине не особенно поспишь - выдыхаемая влага конденсируется и сливается в рот. Во сне может показаться, что захлебываешься и тонешь. Потом, правда, привыкаешь и спишь нормально, выставив маску наружу, чтобы конденсат не сливался в мешок. Так и лежишь в спальнике с высунутым наружу вытянутым "рылом", как поросенок. Сходство тем больше, что клапан во время дыхания еще и похрюкивает равномерно: вдох-выдох - убаюкивает, наверное.

Утром 1 Мая все население базового лагеря вышло на первомайскую демонстрацию. Праздничная колонна, украшенная красными с длинными древками флажками, которыми метили дорогу по ледопаду и Долине Безмолвия, прошла гуськом по "улицам" и собралась у флагштока на торжественный митинг. Затем Воскобойников накормил всех вкусной едой. Сколько он все-таки принес радостей!

День начинался хорошо. Тамм на утренней связи попенял двойке за то, что она не выходит вовремя на связь. Балыбердин в оправдание сказал, что распаковывать на маршруте рюкзак, чтобы ответить базе, очень сложно. Он сообщил план. План был, как обычно, хороший. Правда, вчерашний не удалось выполнить целиком: шесть баллонов кислорода они не донесли и потому сначала решили оба спускаться за грузом. Закончив связь, уже перед самым выходом, Балыбердин предложил разделиться, поскольку Мысловскому надо было вернуться за рюкзаком и поднять его в лагерь IV.

Так они разошлись - Мысловский отправился за рюкзаком вниз, а Балыбердин, захватив веревки, крючья, молоток, пошел один прокладывать маршрут вверх. Каждому из них выпало дело не простое: одному тащить вверх тяжелый груз по отвесной стене, другому - в одиночку прокладывать новый путь, самому себя страхуя, в дикий мороз с ветром на высоте выше восьми тысяч метров... Но что делать? Мы уже говорили, что на этих высотах человеческий организм не знает передышки. Лучше работать и уставать, чем отдыхать и уставать.

Пока Балыбердин навешивает веревки, проходя маршрут от лагеря IV к будущему лагерю V, а Мысловский отправился за рюкзаком, четверка Иванова идет из лагеря II в лагерь III. Им надо вынести на 7800 как можно больше кислорода. Каждый берет по четыре баллона, питание, бензин... Бершов уходит из второго лагеря последним, на час выпустив вперед товарищей. Взяв сверх нормы пятый баллон кислорода, он надевает маску и скоро не только догоняет шедших без кислорода до третьего лагеря товарищей, но и намного обгоняет их. Лишние три килограмма, если это кислород, совсем не лишние. Добравшись до третьего лагеря без приключений, они на шестичасовой связи узнали, что Балыбердин прошел три веревки выше лагеря IV, обрабатывает четвертую и дальше не видит особенных проблем для прохождения маршрута, который в течение двух недель никем из альпинистов не был пройден и тормозил дальнейший путь. 17 апреля Москальцов и Голодов пытались продвинуться вверх, но срыв и ушиб Голодова помешали обработать маршрут....

Мысловский, тем временем отправившись за рюкзаком, быстро нашел его там, где оставил, взгромоздил на себя и полез вверх. Идти было трудно. Шел он на жумарах. Это приспособление, представляющее собой рукоять, которая скользит по перильной веревке. Специальное устройство типа храповика позволяет жумар протаскивать в одну лишь сторону. Подвинул вверх, а вниз он не идет. Хоть тяни, хоть виси. К жумару можно приспособить стремя, тогда опору будет иметь не только рука, но и нога. Участок перед четвертым лагерем без жумаров не пройдешь. Мысловский шел вверх, и оставалось ему до лагеря веревки три, когда жумар уперся в скальное ребро. Веревка уходила за перегиб. Эдик попытался продвинуть жумар, но попытка ничего не дала. Ему бы надо, не доведя жумар до упора, перецепить его за перегибом, но теперь этого уже не сделать. Тяжелый рюкзак оттягивал его назад. Он попытался выровняться, но груз был слишком велик...

Ситуация оказалась более чем критической. Один на вертикальной стене на высоте выше восьми тысяч... Рюкзак душит, не дает возможности вернуться в вертикальное положение. Двигаться возможности нет. Эдик попытался протолкнуть жумар за перегиб, для этого надо было освободить веревку от своего (с рюкзаком) веса. Он снял рукавицы, стараясь найти место, за которое можно зацепиться, но только приморозил руку. Висеть так дальше? Он слишком хорошо знал историю восхождений на Эверест, и тень Бахугуны - индийского альпиниста, погибшего на километр ниже на веревке оттого, что перегиб не дал ему перецепиться, - нависла над Эдуардом Викентьевичем Мысловским.

Он крикнул. До Балыбердина было далеко, точнее, высоко, но он услышал. Мысловский не стал ждать помощи. Он снял рюкзак на руку и хотел зацепить имеющийся на нем карабин за перильную Веревку, но груз был слишком велик для человека, истратившего так много сил борясь за жизнь. Рюкзак разогнул руку и упал в пропасть, унося два кислородных баллона, веревку, карабины, крючья, редуктор, кошки, флаги-вымпелы, которые торжественно вручали им накануне выхода, и личные вещи Мысловского. Это был тяжелый для альпиниста момент, но к тому времени, когда Балыбердин увидел Мысловского сверху, Эдик, как показалось Володе, спокойно висел на веревке в нормальном положении. Балыбердин пошел снова обрабатывать маршрут, не поняв с усталости или не заметив с высоты, что у Мысловского нет рюкзака.

Теперь, когда Мысловский ценой такой потери вышел из опаснейшей ситуации, помощь Балыбердина ему была не нужна. Полагаю, что он и без того чувствовал себя скверно. Есть люди, которые любят казаться беспомощными даже в тех случаях, когда

позиция их сильнее, чем у тех, на чью помощь они рассчитывают. Мысловский, судя по его поведению, не относится к их числу. Он лидер по духу, и его задача доказывать это окружающим. Сейчас единственным "окружающим" был Балыбердин, фактически лидирующий, хотя бы потому, что он работал впереди.

Впрочем, по внутреннему укладу Володя мне представляется не лидером какого бы то ни было коллектива (пусть из двух даже человек), а собственно коллективом. Всю жизнь он сам пробивался, без избытка ласки и сантиментов, он и рассчитывал главным образом на себя. Это качество, может быть, неплохое само по себе, не привлекает в человеке, если с ним предстоит не просто работать, но и жить. Раз ты ни на кого не рассчитываешь, то можно допустить, что и на тебя нечего особенно рассчитывать. События опровергнут мою сентенцию, но Трощиненко, ленинградец, как и Балыбердин, скажет мне, что Володя необыкновенно силен и подготовлен, вероятно, лучше всех в команде, но, выбирая себе напарника в связку, он не назвал бы его первым...

Мысловский благополучно преодолел без кислорода путь до лагеря IV, вполз в палатку и лег совершенно обессиленный и расстроенный событиями дня. Он был, по-видимому, столь обескуражен случившимся, что даже не мог разжечь по приходе примус, чтобы вскипятить чай. Впрочем и руки, прихваченные морозом, болели.

Балыбердин навесил четыре веревки и, часов в восемь вечера вернувшись в палатку, принялся готовить ужин. Они посчитали кислород и снаряжение. Ситуация была сложной. С рюкзаком ушло много совершенно необходимых для дела вещей. Иванов, связавшись с Балыбердиным, спросил, что им необходимо для работы и восхождения, с тем чтобы Бершов завтра им поднес. Они считали долго.

Ночью Балыбердин, который работал днем все время без кислорода, спал с кислородом. Мысловский коротал ночь без живительного газа, поскольку все его кислородное оборудование вместе с рюкзаком кануло в бездну.

Утром 2 мая рукастый Балыбердин соорудил из мешка от палатки рюкзак Мысловскому, отдал свой редуктор и маску - силы были восстановлены, и они, захватив по три веревки, вышли на дальнейшую обработку маршрута. У Эдика на руках появились волдыри - видимо, во время истории с рюкзаком он приморозил руки.

Кстати, ему показалось, что рюкзак упал недалеко - можно попробовать его достать. Иванов обещал посмотреть.

В этот день группа Иванова должна была сделать плановую заброску в лагерь 8250 и вернуться на 7800. Они вышли, неся шесть баллонов кислорода для двойки, маску, редуктор, кошки, веревки, продукты. Кроме этого они захватили еще и себе кислород на дальнейшие выходы. Рюкзак, который потерял Мысловский, найти не удалось. Далеко внизу они увидели лишь моток веревки, но веревка у них была, и лезть за ней далеко не имело смысла.

Сережа Бершов, уйдя первым, проскочил лагерь IV и в два часа дня поднялся к шестой веревке над лагерем IV, где на сложном участке работали в этот момент Балыбердин с Мысловским, и оставил там три баллона кислорода.

Группа Иванова в полном составе вернулась на ночлег в лагерь III, а Балыбердин с Мысловским опять возвратились в лагерь IV, и опять очень поздно. За день они провесили еще шесть веревок и вышли к месту, которое им показалось приемлемым для лагеря V, хотя до Западного гребня Эвереста еще оставалось веревки две. Этот день, второй день на высоте 8250, они прожили без особенных приключений, если не считать камня, упавшего на голову Балыбердину. Володя приготовил ужин, и они легли спать, очень, впрочем, поздно. Работа выматывала их, они запаздывали с выходами, дорабатывая уже в темноте.

В этот же день - 2 мая - базовый лагерь проводил на штурм Валиева и Хрищатого, на следующий день - Ильинского с Чепчевым.

3 мая Балыбердин с Мысловским вышли из лагеря IV в час дня. Перед выходом Балыбердин попросил по рации:

- Я очень прошу не делать шестичасовую связь. Мне обидно распаковывать рюкзак, это целая история... Я не могу сказать, когда мы придем на... место. Но... трудно держать камеру на... то есть не камеру, а это самое, рацию на приеме... Собирались сегодня очень долго. Очень много вещей. Я никак не мог их распихать по рюкзаку, потому что у Эдика же рюкзака нет. Пришлось мне все вещи объемные взять себе. Вот Эдик пошел только с кислородным оборудованием и всё. Прием.

Я не правил запись, чтобы было понятно, что и просто разговор на такой высоте - дело не легкое.

Мысловский шел с баллоном кислорода. Кроме этого баллона в "вещмешок" вошла палатка для установки лагеря (о которой Бэл забыл сказать на связи). У шестой веревки он должен был подобрать кислород, оставленный Бершовым, - три баллона. Балыбердин нес все остальное: спальные мешки, примус, бензин, еду, "кузню" и пару веревок - на тот случай, если после провешенной десятой веревки найдется место получше, чем они уже отыскали, поскольку до Западного гребня они не дошли. Рюкзак Балыбердина весил примерно семнадцать килограммов, и на шее еще висела камера, которая не уместилась в рюкзак.

Мысловский не предложил Балыбердину помочь, взяв часть его груза до шестой веревки, где Эдик должен был догрузиться кислородом. Балыбердин не попросил об этом Мысловского. Этот безмолвный диалог был вполне в духе складывавшихся отношений. Возможно, каждый жалел о том, что не сказал. А может быть, Мысловский просто считал, что все законно... Раз у Володи рюкзак, ему и нести его. Балыбердин и нес, но про себя отметил: "Я смолчал, но отношения наши стали еще напряженнее".

Можно предполагать, что поведение Мысловского всегда было по отношению к Балыбердину несколько без коррективов на его самолюбие. Но раньше, но тогда, дня три назад, Володя еще не осознал свою роль в тандеме. Теперь, оценивая трезво объем и качество работы, он требовал (молча) развития отношений, признания и паритетности.

Для Эдика паритет был бы убыточным, ибо, став на этот путь, он должен был бы (кто знает?) вскорости признать и лидерство Балыбердина...

Итак, двойка Балыбердин - Мысловский (Балыбердин шел первым без кислорода) в тринадцать часов 3 мая вышла устанавливать последний перед вершиной штурмовой лагерь.

По плану группа Иванова 3 мая должна была провести день в лагере III. Позже возник вариант, при котором она подн-имается вслед за двойкой, едва Балыбердин с Мысловским покинут четвертый лагерь, а там будут смотреть по ситуации. Сэкономленный день - это много на Эвересте. К тому же четверка будет ближе к штурмовой двойке. Мало ли что...

Тамм и Овчинников поддержали идею, и четверка отправилась на 8250.

К шести часам вечера 3 мая Балыбердин и Мысловский вышли к окончанию проложенных ими перил. Мысловский решил посмотреть, нет ли более подходящего места для палатки. Нет, не оказалось. Балыбердин на вечерней связи сообщил Тамму, что темнеет и идти дальше нет смысла.

- Надо ставить вам лагерь, - сказал Тамм. - Дальше не идите сегодня.

Балыбердин увидел внизу палатку четвертого лагеря и попросил Иванова выглянуть и скорректировать по рации снизу, где им лучше ставить палатку. Выглянул Туркевич:

- Я вижу кого-то возле облаков. Это ты или нет, Володя?

Так они стояли у самой почти вершины и переговаривались. Потом Балыбердин с Мысловским установили палатку и забрались в нее. Это приятное событие было омрачено тем, что Эдик упустил в пропасть полный баллон с кислородом. Потеря существенная в их ситуации. К этому моменту они уже очень устали - наступала третья ночь на высоте выше 8000, первая на 8500 и последняя перед штурмом. Они замерзли, долго не могли разжечь примус, хотя старались. Все движения были замедленными, и каждая мелочь требовала огромных усилий. Разжечь примус, растопить воду, расшнуровать ботинки... Правда, Мысловский влез в спальник не снимая ботинок. Опыт прошлых восхождений подсказывал, что так лучше сохранить тепло, кроме того, на надевание ботинок уходит слишком много дорогого утреннего времени. Балыбердин, вопреки рекомендациям, ботинки снял, потому что у него стали неметь пальцы. Сняв ботинки, он забыл от усталости положить их в спальный мешок... У Эдика болели подмороженные руки, он постанывал, но не жаловался и ничего не говорил.

Улеглись они часам к двум ночи. Оба спали с кислородом. Накануне Иванов по радиосвязи пытался выяснить у Балыбердина, куда двойка будет спускаться после восхождения - в пятый лагерь или сразу в четвертый. Откуда мог знать Балыбердин,

что их ждет? Нет, они не знают, где будут ночевать после вершины, если дойдут до нее...

Иванов с товарищами в этот вечер, расположившись в четвертом лагере, готовили вкусную еду - рис с ветчиной и луком, открыли банку маринованных огурчиков, компот варили, беседовали. По их рассказам, обстановка была в команде вполне симпатичная, хотя все четверо люди острые. Они избрали такую манеру поведения в своем кругу: говорить правду, открыто обсуждать все проблемы и стараться выяснить все взаимные претензии до конца, чтобы они не мучали потом, когда ложишься спать и вспоминаешь по десять раз ситуацию, где тебе достаточно было сказать одно слово, чтобы избавиться от необходимости внутренне осуждать себя за то, что не проявил твердости, или оправдываться, ласково называя свой конформизм терпимостью. ("Завидую", - написал в этом месте на полях рукописи Балыбердин).

В этой самой атмосфере они приняли решение всем четверым подниматься в лагерь V, как только Балыбердин с Мысловским уйдут к вершине.

В чем тут была сложность? В палатке на 8500 могли с горем пополам разместиться четыре человека. Если штурмовая двойка вернется с вершины в пятый лагерь и не пойдет вниз сразу, то двум альпинистам ивановской четверки места для ночлега не останется и им придется уйти на 8250. Конечно, лучше быть ближе к вершине и ближе к двойке. Правда, при этом плане Бершову с Туркевичем, возможно, придется сделать лишнюю ходку вниз-вверх, но они согласны. И у них не возникал вопрос, почему именно они. Потому что они молоды, сильны, великолепно чувствуют себя на скалах. Они большую часть времени работали лидирующей двойкой. Решение было обсуждено квартетом и принято четырьмя голосами.

Утром следующего дня они выйдут на связь с Овчинниковым, который посоветует им подняться в лагерь V, и они ответят, что сами так решили и выйдут с согласия Тамма в предвершинный лагерь, покинутый Балыбердиным и Мысловским. Таким образом, говорим мы, как обычно говорят подводя итоги, группа Иванова, проявив инициативу, поддержанную руководством экспедиции, в день восхождения окажется в лагере V, хотя по плану должна была сидеть ниже. Этот переход в предвершинный лагерь заметно приблизил четверку к цели, сократив им время пребывания на высоте, и сыграл важную роль во всей героической нашей эпопее.

...Итак, ночь перед штурмом, перед первым штурмом советскими альпинистами высочайшей точки планеты. Столько усилий было предпринято ради грядущего дня! Два человека в крохотной палатке на высоте 8500 метров пережидают ночь.

Балыбердин боялся проспать. Заснул в два, проснулся в три. Он понимал, что беспокоиться о том, чтобы не пропустить время выхода; должен он. Мысловский спал и спал крепко. Володя начал его будить сразу же, как только проснулся сам. Сначала спокойно расталкивал, уговаривал, но к пяти часам дошел до крика. Эдик поднялся и начал готовиться к выходу. Балыбердин починил примус, приготовил

чай и стал надевать задубевшие за ночь ботинки с утеплителями.

Они вышли из палатки в шесть часов пятнадцать минут утра. Балыбердин - без кислорода, с рюкзаком, в котором были крючья, карабины, кошки, камера; сразу за ним - Мысловский с двумя баллонами кислорода.

Никто пока не знал; когда они вышли и в каком состоянии. Шли они довольно Медленно. Мысловскому, экономя кислород, поставили расход один литр в минуту, и шел он тяжело.

Было очень холодно. Солнце, скрытое облаками, не грело, спасибо, что светило. Пока они шли две веревки (метров, значит, девяносто) по "нашему" гребню к Западному, ведущему к вершине, ветер не особенно мучал, но когда вышли на Западный гребень, на северную его сторону, страшный холод пронял их. Видимо, они были слишком сосредоточены на самом процессе ходьбы, потому что не оставили отметку, в каком месте сворачивать при возвращении с Западного гребня на "наш", где палатка, чтобы не проскочить ее. Впрочем, возможно, они считали, что найдут дорогу домой и так, поскольку предполагали вернуться в пятый лагерь засветло.

С первых шагов оказалось, что путь к вершине сложнее, чем предполагалось. Тогда, вечность назад, все считали, что путь от лагеря V до вершины много легче того, что преодолели до лагеря V, чуть не пешая ходьба, а оказалось, что надо лазать, и лазанье это не везде простое.

Скорость движения двойки была невысока. С таким темпом они могли оказаться у цели слишком поздно. Балыбердин, шедший первым в связке, увеличил расход кислорода Мысловскому до двух литров в минуту, и Эдик сразу ожил. Теперь они пошли быстрее.

В восемь утра экспедиция узнала, что двойка на пути к вершине. С этой минуты рация базового лагеря была постоянно на приеме. Они шли и шли, и с каждым шагом идти становилось труднее.

Перед началом экспедиции всех интересовало, каков рельеф и сколь сложен финальный участок пути к вершине по Западному гребню. Эти триста последних метров были впервые пройдены югославскими альпинистами в 1979 году, когда они совершали восхождение по Западному гребню. По описаниям конечная часть маршрута была лишь в двух местах o осложнена скалами третьей и пятой категорий трудности. Но описание - описанием, а живая Гора - это живая Гора, и на всякий случай Володя до самой почти вершины тащил молоток и крючья и прокладывал маршрут скрупулезно (насколько это ему позволяло состояние), отсекая сомнительные варианты, а надо было быстрей, быстрей...

Вот уже у Эдика кончился первый баллон кислорода, начинался последний, а до цели они не дошли. Чтобы сэкономить кислород, уменьшили Мысловскому расход вновь до одного литра в минуту. Он пошел медленней, но уже не тормозил Балыберди-на, который сам невероятно устал...

Они шли. Они не знали, сколько времени идут и до какой высоты добрались, но чувствовали, что дело затягивается. Бесконечная работа на Горе отвлекала настолько, что они не замечали изменения своего самочувствия. Они вымотались вконец, не понимая этого.

В четырнадцать часов пятнадцать минут Балыбердин вышел на связь. Он сказал, что они все идут и конца этому нет, и сил нет тоже, ни физических, ни моральных, каждый взлет, каждый пупырь принимают за вершину, а ее все нет и нет, и когда все это кончится - он не знает.

В базовом лагере все сидели в это время в кают-компании. Тамм пытался ободрить Балыбердина и просил его чаще выходить на связь.

Переговоры эти слышал Иванов, который, замыкая четверку, подходил к пятому, предвершинному, лагерю, где его уже ждали товарищи.

В этот же день Валиев с Хрищатым окажутся в третьем лагере, а Ильинский с Чепчевым - во втором.

Вероятно, трудно уследить за всеми перемещениями и высотами, но все-таки необходимо. Что делать, если в нашей пьесе много действующих лиц. .Такой сюжет не осилить меньшим количеством героев.

Но вернемся к действующим лицам, которые первыми вышли на сцену и теперь медленно, но неудержимо приближаются к вершине.

И вдруг шедший первым Балыбердин понял, что дальше идти некуда.

...Мы сидим на солнышке, на зеленой лужайке в двух часах хода от Луклы. Почти все альпинисты ушли, только мы с Володей греемся, разговаривая, да из-за валуна выглядывает кучерявая, словно завитая, голова Валентина Иванова. Балыбердин не спешит, он ходит быстро - сможет догнать, я не спешу потому, что хожу медленно, и догнать не смогу.

Балыбердин, вспоминая свой выход на вершину, рассказывает мне:

- Шли мы восемь часов до вершины, в конце концов выползли туда. Смотрю: туда спуск, сюда спуск, здесь Непал, здесь Тибет. Облака к этому времени поднялись очень, сильно перекрыли Тибет. Чо-Ойю не видно, Макалу не видно. Только Лхоцзе сквозь облака тяжело так чернеет. В общем, почти ничего не видно вокруг. Я вышел на самую макушку и увидел метрах в трех дальше железку белого металла. Тряпки к ней цветные, выгоревшие привязаны... Ну, думаю, наконец-то. Достал рацию и связался с Таммом:

- Во все стороны путь только вниз. Что будем делать?

Это был великий момент в жизни Тамма.

Балыбердин утверждает, что, не оценив юмора, довольно тонкого (учитывая состояние Володи и наличие всего одной трети кислорода в воздухе по отношению к уровню моря), Тамм деловым тоном спросил, где Эдик, попросил снять панораму и описать вершину для офицеров связи...

- Какое сегодня число, - спросил Балыбердин, - и который час?

- Четвертое мая, четырнадцать тридцать пять, - сказал Тамм.

И тут кто-то сообразил крикнуть:

- Поздравляем от имени хоздвора!

У Балыбердина создалось впечатление, что Тамм сух и педантичен. А он просто не мог говорить - его душили слезы. Тем не менее он утверждает, что поздравил ребят с вершиной... Помнит, что поздравлял. Закончив связь, Тамм пошел искать уединения в палатке... Ему хотелось побыть одному, дать себе волю. Он прекрасно понимал, что подъем на вершину первой двойки - это только начало большой работы, но это был и финал. Мечта многих поколений советских альпинистов стала явью. Мы были на вершине вершин. Наконец! По сложнейшему маршруту в сложных погодных условиях. Вышли. Теперь - было бы хорошо все и дальше!

Рации оставались на приеме. Все во всех лагерях ждали сообщений с вершины.

(Евгений Игоревич Тамм в этом месте на полях написал: "Мне кажется, что в оригиналах у участников это сильнее". Мне это не кажется, я в этом уверен. Более того, считаю, что каждое воспоминание участвовавших в экспедиции людей, опубликованное в этой книге, необыкновенно ценно и захватывающе интересно. Без этих свидетельств мой текст, задача которого нарисовать общую картину, - лишь контурная карта. И потому с радостью и надеждой отсылаю читателя к третьему разделу " книги, написанному самими героями этого очерка).

А потом Балыбердин распаковывал камеру. Он не дошел метров трех до металлического штырька от треноги, которую занесли китайские альпинисты и к которой все последующие восходители привязывали что-нибудь и фотографировались.

Позже, когда альпинисты вернутся в Катманду и 5 встретятся с Рейнгольдом Месснером, возникнет вопрос о чистоте вершины. Нужно ли заполнять ее памятными предметами или лучше содержать в чистоте. Месснер, обросший бородой (как Венделовский), ища беспокойными глазами поддержки у наших ребят, скажет, что каждая оставленная вещь унижает Гору. Это место - самое близкое место на Земле к небу - должно быть чистым. Сережа Ефимов заметит, что Эверест сам очищает себя. Дикий ветер и мороз разрушают все, что сделал человек и ; что принес на вершину. А в желании что-то оставить после себя есть понятное человеческое тщеславие и к тому же подтверждение, что ты действительно там был.

- Ничего страшного, - продолжал Сережа. - Вы согласны?

- Да, да, - торопливо закивал Месснер. - Согласен. Вершина должна быть чистой.

Балыбердин ждал подхода Мысловского, чтобы снять его выход на вершину и проход по девственному снегу к треноге. Мысловский подходил, и Балыбердин попросил его подождать, пока он приготовится к съемке, но Эдику не хотелось ждать. Он слишком долго и трудно шел, чтобы останавливаться. Он прошел мимо Балыбердина, словно не видя его, сделал несколько шагов по нетронутому снегу и сел возле штыря от треноги. Всё!

Оба они почувствовали огромное облегчение.

Дело было сделано.

Володя, потом вспоминая этот момент, говорил, что ни торжественных, ни высоких мыслей в голову ему не приходило. Он был рад, что первым из советских альпинистов ступил на вершину.

("Они шли вдвоем и вдвоем достигли вершины (победы) - это самое главное для каждого из них и для нас. Когда одна связка (двое) добивается такого, никого не должно интересовать, кто из них ступил на вершину первый. Их связка была первой - вот и все. Этот успех они могут делить только поровну", - так поправит меня Тамм и будет прав, потому что в парном восхождении первого быть не может).

- Может, - устало настаивает Володя. - Каждое восхождение похоже только на себя. Но шли мы, конечно, вдвоем...

- Альпинизм - это работа первого, - объяснял мне как-то Ефимов. - В их двойке Балыбердин- не просто работал впереди, а нередко просто один. Из всех двоек на эту пришлась самая тяжелая работа, а на долю Балыбердина - самая тяжелая работа в этой двойке. Так что в том, что Бэл первым вышел к вершине, несправедливости нет, и достижения Эдика это нисколько не умаляет.

Выйдя лидером на Эверест, Балыбердин внутри себя как бы укрепил свои позиции, но мысль, которая явилась ему, свидетельствовала, что он еще не осознал этих изменений. Когда Мысловский пошел к треноге и сел на снег возле нее, Балыбердин на мгновение подумал, что теперь Эдик может сказать, что первым вершины достиг он. Балыбердин запишет эту мысль в дневник - следовательно, она не была случайной. Потом, правда, отбросит ее, но сам этот факт интересен для нас тем, что он - еще один штрих в общей картине развития взаимоотношений этих двух отважных альпинистов.

Потом они начали снимать. Сначала Балыбердин Эдика, потом Эдик Бэла. Облака были высоко, и панораму снять не удалось. Потом они вновь связались с базой. Из-за дикого холода питание в рации подсело и было слышно не очень хорошо.

Тем не менее ребята с вершины сообщили, что они оставили у треноги пустой кислородный баллон, а Тамм посоветовал им снять панораму и быстро спускаться вниз. Он боялся, что в темноте Балыбердин с Мысловским не найдут, где сворачивать с Западного гребня к лагерю V.

Они сами понимали, что надо торопиться. Пробыв час на вершине, они начали двигаться вниз. И тут пошел снег. Они спускались очень медленно...

Тут мне хотелось бы напомнить читателю, что слова "шли по скалам" не обозначают ходьбу в каком бы то ни было виде. Шли вверх или вниз - это значит лезли, ползли, карабкались в диком холоде с ветром по обледенелым камням, цепляясь за крохотные уступчики, за едва заметные полочки, и все это происходит на высоте 8800 метров.

Цель была достигнута, задание выполнено, и они, возможно исчерпав запасы моральных и физических сил на подъем, не оставили себе ничего на спуск. Подъем принадлежал всем, всей экспедиции, всему советскому альпинизму, спуск - только им. Может быть, так казалось Балыбердину и Мысловскому и это несколько деморализовало их? Нет, это рассуждения после события, когда свершившейся практике пытаются послать вдогонку хоть какую-нибудь теорию, чтобы было посолидней... Здесь этого не надо, потому что само происходившее было Моментом, а Момент нельзя расчленить. Он существует как единое целое и вмещает в себя больше, чем практику и теорию, - он вмещает в себя жизнь. Иногда целиком.

За полчаса они спустились совсем немного, оставалось часа два с половиной светлого времени, и они могли серьезно застрять на сумасшедшей высоте, обессиленные, голодные, жаждущие и без кислорода... Балыбердин сказал об этом Мысловскому... Он сказал Мысловскому, что им грозит холодная ночевка.

Способность трезво оценивать трудности, реалистически подходить к своим возможностям полезна не только для альпинистов. Обмануть другого человека хоть и недостойная вещь, но понятная - там хоть какую-то цыганскую выгоду можно усмотреть, а обманывать себя вовсе убыточно. И мелочь, если убыток этот только материальный. Бог с ним.

...Значит, Балыбердин сказал, что им грозит холодная ночевка. Мысловский поначалу не оценил ситуацию, он считал, по-видимому, что у них есть шанс спуститься. Балыбердин убедил Мысловского, что надо сообщить базе и группе Иванова о возможной их холодной ночевке...

Это был нормальный поступок и сильный.

Ни Мысловский, ни Балыбердин не знали, что четверка Иванова в полном составе сидела в пятом лагере. Вернее, не сидела - ребята работали, расширяя лагерь, чтобы в нем могли ночевать четверо. Сначала они собирались разделиться, если взошедшей двойке негде будет ночевать, а потом, узнав, что Мысловский с Балыбердиным ушли с вершины поздно, решили их дождаться, уложить отдыхать, а самим пересидеть как-нибудь и утром пораньше выйти вчетвером на штурм.

Устроив палатку и сфотографировавшись (все, кроме Туркевича, к этому моменту маски сняли; он решил, наверное, надышаться перед ужином), они забрались в нее и занялись приготовлением пищи.

- Зона смерти, а чувствуем себя нормально, - говорит Сережа Ефимов.

- Все, мужики, завтра будем там, - говорит Бершов, и в это время рация, которая постоянно была включена, заговорила напряженным голосом Балыбердина.

Было шестнадцать сорок пять 4 мая 1982 года. Балыбердин просил:

- Хоть бы вы вышли навстречу с кислородом, что ли. Потому что исключительно медленно все происходит. Если есть возможность, принести горячий чай и что-нибудь поесть.

- Это говорил Бэл, - потом рассказывал мне Ефимов. - Уж если он просил помощи, значит, действительно дело плохо. Мы поняли, что им грозит холодная ночевка.

- Что это значит?

- Это в их ситуации значит - конец.

Потом Мысловский, правда, будет говорить, что они могли бы спуститься к пятому лагерю сами. Никто не знает, что было бы, не вызови Балыбердин помощь, но все сходятся на мысли, что помощь была необходима и дала возможность избежать последствий куда более серьезных, чем обмороженные пальцы...

Тамм, услышав сообщение Балыбердина, насторожился. Он спросил, как Володя оценивает высоту и как идет Эдик. У Эдика кончался кислород, а высоту они определили в 8800. С начала спуска они не одолели и пятидесяти метров.

Иванов предложил двойке спускаться, пока есть светлое время.

- А мы вам навстречу пойдем немного...

Но Бэл просил кардинальной помощи.

- Я думаю, до 8400 мы не спустимся *.

- Хорошо, мы сейчас что-нибудь сообразим.

- Я считаю, что надо двойке выходить, - сказал Тамм.

В пятом лагере тоже так считают. Балыбердин из-под вершины поинтересовался, сколько у четверки кислорода.

- У нас с кислородом нормально, - успокоил его Иванов.

В базовом лагере воцарилась тишина. Они там, внизу, ничем не могли помочь, кроме совета. Да и советовать особенно было нечего. Никто ведь не знал, в каком состоянии альпинисты наверху, да и ситуация наверху была совершенно неясная. Понятно было, что пятьдесят метров - это слишком мало, ненормально и что нужна помощь.

- Валентин, надо выходить вперед. Второй

двойке не двигаться. Брать кислород на двоих.

Балыбердин, мы помним, шел без кислорода. Потом, в базовом лагере, когда корреспондент ТАСС Юрий Родионов попросит его рассказать о бескислородном восхождении, он скажет: "Ничего интересного, просто очень тяжело". Сейчас, на спуске, ему еще тяжелее, чем при восхождении, но он настаивает, не очень, впрочем, уверенно. Он понимает ценность каждого кислородного баллона для собирающейся на вершину четверки.

- Мне, видимо, кислорода не надо. Мне бы только попить горячего и поесть, чтобы восстановить силы.

- Володя, это пока, а потом нужен будет кислород. Сложно будет спускаться, а если ночь будет холодной, то вообще будет тяжело, - сказал Тамм беспокойно.

- В общем, вы решайте, а мы продолжаем спуск.

То, что они продолжали, было мало похоже на спуск. Это было мучительно тяжелое сползание с Горы. Выпавший снег сделал скалы, по которым они недавно шли вверх, неузнаваемыми и скользкими, как обледенелая черепичная крыша. Эдик, шедший на спуске впереди, ошибся в выборе направления и ушел в сторону от маршрута на сложную стенку. Желая облегчить себе работу, обессиленный Балыбердин снял рюкзак и оставил его на скалах, намечая себе завтра быстро "сбегать" за ним из пятого лагеря. Ощущение места и времени стало притупляться.

Темп движения еще более замедлился. Они шли, страхуя друг друга, и каждый метр спуска давался с трудом.

Услышав просьбу Балыбердина, четверка Иванова стала решать. Идти или не идти - вопроса не было. Вопрос был - кому идти. Готов был выйти на помощь каждый. В этот момент для четверки Эверест превратился в цель номер два, уступив место тому, что стало главным в этой ситуации - на помощь товарищам. Тот, кто пойдет за Балыбердиным и Мысловским, дойдет до них и спустится в лагерь, возможно, уже не увидит вершины: может не хватить ни сил, ни кислорода на вторую попытку...

Выполнить эту сложную работу должны были самые ловкие и выносливые в четверке. Им бы по бытовой логике и быть на вершине, раз они быстрее, а по логике Эвереста все получалось наоборот. Бершов и Туркевич стали готовиться к выходу. Но тут Сережа Ефимов, вспомнив, что Туркевич после прихода в пятый лагерь долго не снимал кислородную маску (это могло означать, что Миша не очень хорошо себя чувствует), предложил идти в паре с Бершовым. Возник спор. А ведь речь шла не о восхождении, а о деле, в результате которого победившие в споре, возможно, лишались выхода на вершину. Иванов не был среди кандидатов. Он понимал, что уступает всем троим (особенно Бершову с Туркевичем) в скорости хождения по скалам.

Туркевич убедил всех, что должен идти с Бершовым. И в том, что они шли вдвоем, своей связкой, были и логика и смысл. Бершов с Туркевичем - великолепные скалолазы; не раз они выигрывали призы за скоростное прохождение стенных маршрутов и у нас в стране и за рубежом. Опыт высотных восхождений у них был меньше, чем у Иванова и Ефимова, но зато в гималайском опыте все они были равны. А на прошлых выходах для провешивания веревок они работали впереди и то, что делали, делали быстро и надежно.

Внизу волновались, каждый шорох в динамике принимали за вызов. Рация в базовом лагере была включена постоянно. Пока ничего страшного не произошло, и будь первая двойка в хорошем состоянии, она, начав спуск в половине четвертого, могла бы к вечерней связи вернуться в пятый лагерь - ведь возвращались же и Мысловский и Балыбердин раньше с обработки маршрута, что называется, после ужина. Но тут было все иначе. Тут Балыбердин попросил помощи... "А уж если Бэл"...

Едва узнав о восхождении, Иванов, поздравив Тамма, спросил, вбросили ли они там по случаю восхождения шайбу, но Евгений Игоревич ответил:

- Рано еще! Еще надо спуститься.

И вот двойка спускается...

Измученный молчанием рации, Тамм спросил Иванова:

- Валя, вы не вызывали базу? Что решили?

- Нет, не вызывали еще... Пойдут Бершов с

Туркевичем и возьмут с собой рацию. Нам надо проконсультироваться с доктором.

Свет Петрович объяснил, как пользоваться возбуждающими препаратами, - идти ведь обратно штурмовой двойке предстояло ночью. И рация затихла. Но ненадолго.

Нервное напряжение в базовом лагере было слишком велико. Тамм хотел поторопить советом, хотя знал наверняка, что приготовления к выходу в лагере V идут с максимальной скоростью.

- Валя! Сейчас к базе есть что-нибудь или пока все?

Иванов был занят сборами Туркевича с Бершовым, и законное волнение Тамма, наложившееся на спешку, нервное напряжение и усталость, вызвало раздражение:

- К базе ничего нет. Давайте мы сейчас будем регламентировать связь, а не вы.

Тамм знал Иванова давно и, как бы сложно ни складывались у них порой отношения, ценил Валентина за большой альпинистский опыт и за постоянное желание сделать все так, чтобы выиграло общее дело. Прав ли был Иванов или заблуждался ("Иванов всегда прав! На то он и Иванов" - заметил на полях Овчинников), но если он был в чем-то убежден, то отстаивал свое собственное мнение до последнего аргумента. Исчерпав его, он принимал контраргументы, если они казались ему убедительными. Мне кажется, что и сам Тамм обладает такими же качествами. Сейчас, чувствуя, что Иванов нервничает, он удержался от ответного раздражения и спокойно предложил помощь Иванову: может быть, Валиев поднимет кислород из третьего лагеря в четвертый и выше? Тамм понимал, что Валиеву нереально на ночь глядя выходить из третьего лагеря прямо в пятый, но он хотел обеспечить кислородом возможные транспортировочные работы наверху. Никто не знал, как обернется дело и сколько кислорода понадобится в будущем. Спокойствие Тамма передалось Иванову. Ровным уже голосом он сказал:

- Нам сейчас никто не может помочь. Казбек слишком далеко. Для нас кислород есть, а насчет остального, если речь идет о дальнейшем, мы поговорим позже.

Но позже Тамм уже не смог поговорить с Ивановым, потому что, захватив рацию, в шесть часов вечера Бершов и Туркевич вышли из палатки. Они взяли фляги с горячим компотом, "карманное питание" и по три баллона кислорода (один, правда, заполненный на одну треть, а остальные с максимальным давлением). Из этих шести баллонов по одному предназначалось Балыбердину (ему достался начатый) с Мысловским и по два Бершову с Туркевичем.

Перед выходом, посчитав кислород, все четверо решили: если Мысловский с Балыбердиным, получив подкрепление и кислород, смогут двигаться самостоятельно, то Сергей Бершов и Михаил Туркевич

попробуют сходить к вершине ночью. Тамму решили пока не говорить об этих планах.

Любопытно, что в тот момент, когда Тамм разговаривал с Ивановым, корреспондент ТАСС Родионов диктовал в Катманду сообщение об успехе альпинистов, о первом советском восхождении. На магнитофонной пленке одновременно слышны голоса Тамма, Иванова и Родионова, который словно заклинание повторял:

- Главные трудности еще впереди, главные трудности еще впереди...

Это была чистая правда, хотя и позади тоже их было немало: день 4 мая, день торжества Победы, начался с драматических событий, произошедших вовсе не под вершиной.

Утром проводили из базового лагеря передовую связку четверки Хомутова - Алексей Москальцов и Юрий Голодов пошли по ледопаду вверх, полные сил и желания завершить свой путь на вершине. На следующий день вслед за ними должны были выйти Валерий Хомутов и Владимир Пучков, но вышли они раньше... и не на вершину, а к трещине на ледопаде, куда упал Леша Москальцов.

Поначалу никто в лагере толком не понял, что произошло, поскольку вышедший на связь Голодов произнес странную фразу:

- Значит, Евгений Игоревич, здесь у выхода на плато, где был завал, Леша упал с лестницы в трещину. Подвернул ногу. Я сейчас его вытащил. Он наверху. В общем, все нормально. Он не так сильно подвернул ногу.

Получилось, что Москальцов упал, но не очень страшно. Всё. Голодов сообщил, что Леша сам выбрался, но все-таки попросил подослать Трощиненко и доктора. Позже Голодов объяснит, что реальную ситуацию не хотел описывать; поскольку знал, что Балыбердин с Мысловским идут к вершине, и не хотел, чтобы они, услышав о том, что произошло с Лешей, расстроились.

А произошло вот что. Они с Голодовым, воодушевленные выходом первой двойки к вершине, шли по ледопаду, по которому ходили уже не раз. Но ледопад - коварная штука. Сколько ни ходи, нельзя к нему привыкать. Не имеешь права на автоматизм, потому что он, постоянно двигаясь, меняется и еще потому, что это начало пути или конец его.

Однажды я спросил знаменитого летчика Владимира Коккинаки, что отличает испытателя от обычного летчика, и был готов услышать целую гору разностей. Владимир Константинович тем не менее назвал одно самое важное отличие, оно заключается в том, что испытатель не должен иметь привычку летать. Он каждое движение должен делать не механически заученно, а осмысленно. Это очень непросто - быть постоянно в напряжении и не давать себе возможности расслабиться, включив внутренний автопилот. Вероятно, вообще жить следует так, как летают летчики-испытатели, но не получается. Они ведь, отработав в небе, спускаются на землю, где могут разрешать себе расслабленность, ошибку или следование привычному тону жизни... Но так они отдыхают, а мы (не все, конечно) живем порой...

Москальцов и Голодов, как и остальные участники гималайской экспедиции, - испытатели. Они испытывали в Непале себя, свои возможности, способности, свое умение, мастерство, свои человеческие ресурсы. Испытание Эверестом требовало максимальной концентрации сил. Но каждый из них в обычной, неэверестовской, жизни был простым человеком, не суперменом отнюдь, со своими привычками и слабостями.

Голодов, увидев упавшего Москальцова, повел себя по-житейски привычно: он хотел, как говорится, "подготовить родных и близких", поэтому к реальной информации подбирался постепенно. В следующий сеанс связи он уже сообщил, что ситуация несколько хуже, чем он ожидал, - у Леши сильно шла кровь из носа, и холод не останавливал ее; кроме того, с ногой сложности - видимо, подвернул.

Доктор Свет велел, чтобы Москальцов лежал не двигаясь.

Тамм отправил к месту происшествия Хомутова, Пучкова, Трощиненко, Орловского. Потом ушли Овчинников, Романов. Все пошли встречать, помогать и нести Москальцова...

Позже Трощиненко рассказывал:

- Мы с доктором, Пучковым и Хомутовым вышли к месту, где стоял Голодов. Его было видно издалека. Что произошло - толком никто не представлял, потому что Голодов что-то темнил: во время радиосвязи не сказал четко, что там на самом деле. Сочинял что-то. Поэт. Мы пришли раньше Орловского и думали взять Лешку за шкирку и вести вниз. А как посмотрел я на него... Нет, думаю, пусть лежит-ка лучше парень до прихода доктора.

Зрелище было, по свидетельству спасателей, тяжелое. Огромный синяк - гематома - закрывал пол-лица. Леша Москальцов лежал на снегу. Смотрел, не мигая, на Эверест одним только глазом. Увидев подходивших ребят, он закрыл его, и когда открыл, родившаяся в нем слеза поползла по щеке. Он все понял. До этого момента он, может быть, надеялся, что обойдется, хотя как могло обойтись? Счастье и случай, что он остался жив. Но об этом он не думал. Он думал, что ребята завтра пойдут на Гору и вернутся со щитом, а его на щите теперь отнесут вниз.

Это было, вероятно, не самое опасное место на ледопаде - две соединенные в стык лестницы образовали узкий мостик через трещину. Параллельно с мостом была натянута веревка, за которую надо было зацепиться карабином, но чувство испытателей покинуло ребят. Они помнили, что главное, самое сложное их ждет впереди, у вершины, там, куда теперь приближаются Балыбердин с Мысловским, а ледопад - вещь привычная. Не мне им рассказывать, что ничего привычного в их маршруте быть не могло. Каждый шаг, даже по проложенному пути, таил в себе огромную опасность.

Москальцов не пристегнулся к веревке. Переходя покосившуюся лестницу, он оступился и, влекомый тяжелым рюкзаком, стал падать. Я написал "стал падать", и получилось ощущение, что происходило это медленно. Это результат рассказа самого Москальцова. Мягкий, обаятельный, спокойный, он рассказывал об этом событии так, словно видел его в замедленной съемке. Вот он наклоняется и понимает, что, опрокинувшись, упадет вниз головой, это хуже, чем ногами. Вот он хватается за перильную веревку, и веревка под тяжестью падающего тела вырывается, но успевает его в воздухе "поставить на ноги". Вот он долго (пятнадцать метров - это высота современного шестиэтажного дома) летит, ударяясь о ледяные выступы, и наконец лежит И видит далеко на фоне неба фигуру Голодова Голодов спускает ему веревку. Москальцов сам (потому что кто ему может помочь в этой ситуации? привязывается и с помощью Голодова начинает выбираться из ледяного мешка.

Все это было удивительно. И то, что жив, и то что сам после падения выбрался из трещины, и то что плакал не от боли, а от обиды, что не увидит Эверест в тот момент, когда все муки подготовки и прохождения маршрута были позади и оставался только праздник. Трудный, великий праздник восхождения на Эверест...

Так "на ровном месте" выбыл из команды Хомутова Леша Москальцов. Была четверка. Стала тройка....

Минут через сорок после Трощиненко к Москальцову поднялся доктор Свет Петрович Орловский. Он определил серьезное сотрясение мозга, остальное пустяки - ушибы...

- И все! - продолжал Трощиненко. - Взяли стен нок (на котором носят рюкзаки и прочую поклажу) погрузили человека и понесли по очереди, метров по тридцать, по сорок. Так и тащили. Он был в совершенном шоке. Не потому, что упал или ударился. Он просто, как всякий человек, очень хотел залезть на Гору... Я его успокаивал как мог. Говорил: Леша, когда мне дали высоту не выше базового лагеря и я понял, что Горы мне не видать, я всего две недели не спал. Ну и ты не поспишь две недели но ведь ты в основном составе. Ты нюхал воздух выше восьми тысяч метров... Ну и пошли... У него на лбу от удара отпечаталась шерстяная шапочка. Вся текстура была видна. Значит, удар был очень приличный... Так мы его и несли. Потом встретили нас Овчинников, Романов, шерпы. Носилки... Там уже было просто нести. К этому времени мы уж перенесли его через трещины, где установлены в качестве мостов такие же лестницы, как та, где он.. Ну, мы его перенесли четко. Не первый раз.

К тому моменту, когда Леша Москальцов занял свое печальное место в палатке, Бершов и Туркевич, поставив себе расход кислорода два литра, быстро шли на помощь Балыбердину и Мысловскому. Она надели на себя все теплые вещи, потому что никто не знал, что такое ночное восхождение на Эверест. Поначалу им было жарко - так резво они стартовали. Рюкзаки по ощущению были килограммов по двенадцать - три баллона кислорода, коим (которые у Мысловского пропали с рюкзаком, теперь по снегу без них идти было трудно и несли Ефимовские), питание, фляги и фонарик" который перед выходом из палатки сунул Туркевичу в карман Сережа Ефимов. Быстро пройдя две веревки до Западного гребня, они вышли на него и повернули к вершине, так же как и первая двойка, не оставив метки у поворота. Впрочем, возможно, ночью они бы и метки не нашли. Временами луну затягивало облаками, и снежная крупа неслась с неба...

Выйдя на связь где-то после шести часов вечера, Тамм узнал от Туркевича, который нес рацию, что их двойка уже в пути.

В это время Балыбердин с Мысловским продолжали мучительно медленное движение вниз. Холод и невыносимая жажда донимали альпинистов, особенно Балыбердина, который дышал сухим "забортным" воздухом. Шел тринадцатый час после выхода их из пятого лагеря.

Они взошли, а вернуться - получалось плохо. Наступала их четвертая ночь на высоте выше 8000 метров. Две они провели на 8250, одну на 8500. А эту? После просьбы Балыбердина принести кислород и горячее питье прошло еще часа полтора, а спустились они хорошо если метров на сто.

Связавшись с Таммом, Балыбердин усталым голосом сказал:

- Мы ничего не знаем, как вы там внизу, что решили?

- Володя, - ответил Тамм, - минут двадцать назад к вам вышла двойка с большим набором медикаментов, кислородом, питьем.

Там, под вершиной, в темноте, холоде, вымотанному до изнеможения Балыбердину пришла мысль, которую он, как только это стало возможным, записал в дневнике: "Мне на помощь пришла группа, которую я когда-то ("когда-то" - это было всего неделю назад, но время для них уплотнилось) назвал хилой командой и высказывал сомнения в их надежности. Жестокий урок!"

Бершов с Туркевичем приближались к месту встречи, но где это место - они не знали. Пока они шли по гребню вверх, но где, за каким "углом" находилась первая двойка, они не представляли. Иногда они видели следы на снегу, потом теряли их.

- Двойка имеет рацию? - спросил Балыбердин Тамма.

- Да, - ответила база. - Володя! Если ты в состоянии двигаться с открытой рацией, то двигайся с открытой рацией.

Но Балыбердин ответил:

- Вообще-то это сложно. Если они к вам обратятся, - сказал он прерывистым голосом, - скажите, что маршрут наш проходит так: если идти от них, снизу, то все время надо брать правее и по самым верхушечкам гребешков. Не нужно брать влево.

- Как ваше самочувствие и как вы спускаетесь? Какой темп спуска?

- Спускаемся очень медленно. Все-таки спускаемся, работаем потихонечку... Постоянно идет снег, видимость сто метров.

Туркевич с Бершовым все переговоры слышали и по голосу почувствовали, что Володя очень устал. Они шли в кошках по заснеженным скалам. Прошло более двух часов со времени выхода из лагеря V двойки Бершов - Туркевич.

"Сообщение о выходе Туркевича с Бершовым, - запишет в дневнике Володя Балыбердин, - с одной стороны, обрадовало, с другой - мы, видимо, совсем расслабились. Пожалуй, и соображал я плохо, так как прошел мимо собственных кошек, вместо того чтобы надеть их: очень не хотелось снимать рукавицы на таком морозе. Одна рукавица была сильно порвана, рука в ней мерзла, потому я постоянно менял рукавицы местами...

У Эдика кончился кислород".

Связанные единой судьбой, Балыбердин с Мысловским продолжали свой мучительный путь. Без кислорода, с подмороженными руками, обессиленный, Мысловский чувствовал себя чрезвычайно тяжело. Чудовищным усилием воли он заставлял себя двигаться - доказывал и себе и Балыбердину свое место в связке. Балыбердин, обессиленный бескислородным восхождением и тяжелым спуском, тем не менее шел большей частью вторым, страхуя идущего впереди Мысловского, который выбирал маршрут. Даже при этих почти запредельных для жизни нагрузках они сохраняли способность реалистически мыслить, хотя сначала Мысловский считал, что вызов на помощь группы Иванова не был необходим, что они могли дойти до лагеря V сами.

Балыбердин, наоборот, утверждал и утверждает сейчас, что сделал правильно. Трезвая оценка своих возможностей - один из признаков здоровья и высокого класса. Возможно, не будь снега (они ведь оба были без кошек) и свети все время полная луна, они сохраняли бы шанс дойти и выжить, но на Эвересте надо рассчитывать только на себя, на свои возможности не при благоприятных, а при экстремальных условиях. При экстремальных условиях Балыбердин с Мысловским до лагеря V сами могли и не дойти... Впрочем, не будем домысливать ситуацию.

Итак, Мысловский спускался первым, за ним страхуя Балыбердин. В одном месте Эдик по ошибке или в поисках лучшего пути уклонился от маршрута метров на тридцать влево, и Володя долго не мог сползти за ним... Дело в том, что спускаться последним свободным лазанием сложнее, чем подниматься первым. Там перед глазами зацепки и есть возможность забить крюк или завести страховочную веревку за выступ - здесь и крюк и выступ останутся позади. У спускающегося первым надежная верхняя страховка, можно воспользоваться веревкой; последний лишен этих преимуществ, он идет лишь с нижней страховкой. Первый может пройти хоть по гладкой стене, второму нужен путь, где он мог бы хоть за что-нибудь цепляться.

Сойдя кое-как Балыбердин увидел, как ему показалось, две фигуры .в сотне метров ниже. Он сообщил базе, и Тамм, хотя все, кто был в радиорубке, сомневались в этом, объяснил, что Володя видит двойку. И Туркевич сомневался.

В этот момент связь с базой была нормальной. Через несколько минут он снова вызвал тех, что на Горе. Но рации молчали. Он причитал:

- Миша, Миша, Володя, Володя. Ответьте... - И снова: - Ответьте! Миша, Володя! База на приеме... - Потом, спустя некоторое время: - Вы спускаетесь вниз или нет? Все вчетвером спускаетесь?

Как хотелось ему, как было бы спокойно, если бы они сказали - спускаемся... Судьба Бершова и Туркевича, их жертва Горы его сейчас не занимала, да и не могла занимать. Тамм понимал, что если, начав спуск в половине четвертого вечера, Мысловский и Балыбердин в девять часов встретились с Бершовым и Туркевичем всего метрах в ста пятидесяти от вершины, значит, самостоятельный их спуск в лагерь V чреват осложнениями...

Когда по предположению Тамма двойки должны были встретиться, он вновь вызвал Эверест:

- Миша, Миша, Володя, Володя. Если все в порядке, вы вчетвером спускаетесь вниз, скажи несколько раз: четыре, четыре, четыре, - и мы поймем, что все в порядке и вы спускаетесь вниз все четверо...

Но Гора не отвечала...

Бершов с Туркевичем подошли к двойке в девять вечера, предварительно отозвавшись на голос в ночи. Теплого компота и еды было не так уж много, но был и кислород, и окончание одиночества.

Они стояли не двигаясь, поджидая пришельцев.

Бершов спросил Мысловского, как он себя чувствует, и тот с трудом проговорил: "Нормально". Балыбердин: "Плохо, устал, вымотался". Потом они попили, перехватили "карманного питания" (немного, если честно - "три инжиринки на двоих - и все", - замечает Балыбердин). Туркевич надел кислородную маску Эдику, Бершов - Володе.

То, что Мысловский был без кошек, они знали - его кошки упали в пропасть вместе с рюкзаком, но отсутствие кошек на ногах у Балыбердина их удивило. Потом они, как и сам Балыбердин, поняли, что Володя прошел мимо кошек, лежавших на его пути с вершины, не случайно - это было следствием усталости. Отсутствие достаточного количества кислорода, считают медики, при длительном пребывании без маски на такой высоте может привести к тому, что человек начинает хуже соображать, забывать, что делал, неправильно оценивает время и расстояние... Альпинисты рассказывали, что скорость работы без кислорода падает раза в два по сравнению с работой при потреблении двух литров газа в минуту, что сильно мерзнут конечности, что от сухого морозного воздуха и усиленной вентиляции горло воспаляется настолько, что становится невыносимо больно проглатывать собственную слюну, как будто глотаешь битое стекло, что садится голос, становясь слабым и хриплым.

Две двойки стояли друг против друга.

- Сколько до вершины? - спросил Бершов.

- Часа два-два с половиной, - сказал Балыбердин. Мысловский кивнул - правильно. Сами они спускались пять с половиной часов, но понимали, что Бершов с Туркевичем спрашивают их о другом.

- Сможете пока двигаться сами?

Вышла луна. Она заливала светом дикое нагромождение Гималаев, мертвые, промерзшие камни высочайшей из гор и четырех людей у ее вершины, двое из которых должны были сказать хотя бы, что могут сами идти вниз, чтобы двое других пошли вверх.

- Давайте! - сказал Балыбердин.

Он прекрасно понимал то, что понимали Бершов с Туркевичем. Продолжить теперь путь к вершине - это единственный шанс для второй двойки увидеть ее.

Балыбердин вызвал их на помощь, поставив под сомнение исполнение Сережиной и Мишиной мечты. Теперь он имел возможность помочь ее воплощению в жизнь.

Балыбердин, связавшись с Таммом, сказал, что ребята принесли кислород и накормили их, и спросил, можно ли им идти на вершину.

- Нет! - категорически запретил Тамм.

- Почему нет?! - закричал Бершов, выхватив рацию у Балыбердина.

- Сколько у вас кислорода? - спросил Тамм, уловив решительность собеседника.

- По триста атмосфер на каждого, - ответил Бершов.

Тамм замолчал. Это было тяжелое ожидание, хотя длилось оно секунд пять всего, но в эти пять секунд решалась мечта всей их альпинистской жизни.

- Сколько до вершины?

- Часа два-три.

- Хорошо!

Евгений Игоревич, запретивший сначала ночную попытку, потом в необыкновенно сложных условиях быстро сориентировался и не настаивал на самом спокойном для себя, для Эдика и Володи варианте. Он взвесил интересы всех участников драматического спуска и счел возможным счастье для Бершова и Туркевича.

Я пересказываю Момент коротко и, возможно, с погрешностями. В воспоминаниях участников об этой высокой дискуссии вы узнаете, как это было, с подробностями, но в этой ситуации нам интересны не столько детали, сколько люди в ситуации.

Всякого человека, возглавляющего какое-нибудь большое или даже не очень большое дело, я условно отношу к одному из двух типов. Первый знает, что можно делать, полагая, что все остальное делать нельзя. Это тип тупикового, ограниченного руководства. Он бесперспективен, ибо в основе его лежит испуг, невежество и ограниченный жизненный опыт, который является эталоном. Любой другой путь, кроме известного, опасен, считает такой дядя - и ошибается. Другой - точно знает, что нельзя, что повредит делу и принесет реальный урон. Все остальное - можно! Нужно! Здесь возможны инициатива, творчество. Такой возглавляющий дело человек должен быть реально информирован, достаточно образован и профессионален...

Тамм, подавив в себе естественное желание защититься, повел себя в ситуации с Бершовым и Туркевичем как человек, которого я классифицировал своим домашним способом по второму типу. К такому типу руководителей я отношу и Овчинникова.

Ситуация сама довольно сложная и дает возможность для толкований и обсуждения. Я помню, как мы беседовали на эту тему с радистом и переводчиком Юрием Кононовым. Он - обладатель бесценных для истории магнитофонных записей переговоров с

вершиной, свидетель всех споров, рождений решений - словом, у него по экспедиции собран очень интересный материал и, главное, достаточно достоверный. Не известно, что происходило в лагерях, никому, кроме самих участников событий, но известно то, что они по рации рассказывали о себе. Другими словами, сама жизнь нам неведома, но образ ее, образ жизни, которую рисовали альпинисты, вполне постижимы. Так вот, Кононов, обладая большим набором магнитных слепков образа жизни альпинистов и выварившись в гуще событий, с улыбкой, обаянием, но совершенно безапелляционно сказал, что Туркевич с Бершовым вдвоем спасли экспедицию от трагедии. Если бы не они, то все закончилось бы очень печально.

Я не владею всеми магнитофонными записями, но, поговорив с участниками событий, имевших, как говорят, место на Горе 4 мая 1982 года, пришел к выводу, что Кононов неточно оценил ситуацию. Дело было бы, возможно, совсем худо, если бы вся четверка Иванова не оказалась в пятом лагере. Тогда помощь первой двойке была бы более проблематичной. Из четвертого, а тем более из третьего лагеря выходить к Балыбердину и Мысловскому было поздновато. Не окажись в пятом лагере Бершова и Туркевича, я уверен, что без тени сомнения на помощь вышли бы Иванов с Ефимовым или любая другая связка. Другое дело, что Иванов с Ефимовым, встретив Балыбердина с Мысловским, вероятно, не пошли бы, как они говорили, ночью на вершину. Не только потому, что уступали в скорости движения по Горе Сереже и Мише (хотя это существенно, потому что Иванов с Ефимовым пришли бы к первой двойке позже и выложились бы больше), но и потому, что Мысловский - давний друг Иванова, с ним он не раз ходил в горы, не раз рисковал, а увидев Эдика в не очень рабочем состоянии, Иванов не рискнул бы его оставить.

Справедливости ради подчеркнем, что и Туркевич с Бершовым долго не решались оставить Мысловского и Балыбердина 'без присмотра. Не очень уверенно они начали спуск, но потом вроде немного взбодрились, и тогда Бершов с Туркевичем отправились к вершине.

Впоследствии этот шаг Сережи и Миши обсуждался альпинистами - участниками и не участвовавшими в экспедиции. Среди других было мнение, что им нельзя было бросать Балыбердина и Мысловского и надлежало спускаться с ними вместе - "четыре, четыре, четыре..."

Не знаю и не представляю, кто кроме тех четырех мог и может это знать. Если исключить возможность самостоятельных решений, то альпинизм вовсе можно закрывать... Никакими правилами и нормами не оговоришь всех ситуаций, которые могут возникнуть при восхождении, да еще таком. Там, над всем миром, оторванные от родных, близких, от товарищей, они решают все сами (и это естественно!). Они сами так решили, одни способны сами идти вниз, другие - быстро вверх и назад. На помощь. Тогда все - и первые и вторые - будут лишены главного груза, главной тяготы: одни - ощущения, что из-за них не вышли на Вершину не менее достойные, чем они, ребята. Другие - что они, достойные Вершины, не вышли на Вершину из-за первой связки.

Если бы Бершов с Туркевичем почувствовали беспомощность первой двойки или те сами попросили бы возвращаться вчетвером, тогда разговор был бы предметным. Точнее, его совсем не было бы, потому что они немедленно и без сомнений начали бы спуск вчетвером... А так можно только подивиться, с какой скоростью вторая советская .двойка поднялась на вершину, в каком блестящем стиле! Словно они всю свою спортивную жизнь занимались высотным альпинизмом.

На путь из лагеря V до вершины, включая остановку для встречи, переговоров и помощи, Бершов с Туркевичем потратили всего пять часов двадцать пять минут.

По дороге они нашли и подобрали кошки, оставленные Балыбердиным. В двадцать два часа двадцать пять минут Сергей Бершов и Михаил Туркевич поднялись на вершину Эвереста, освещенную луной.

Всего один час(!) они потратили на подъем от места встречи. Они огляделись. Красота была страшной в этом холодном свете. Временами их накрывали снежные облака с Тибета. Они оставили вымпелы и значки спортклуба "Донбасс", членом которого состоит Миша, и "Авангард" Сережиного спортивного общества и принялись фотографироваться. Глаза,их настолько привыкли к свету луны, что он им показался достаточным для того, чтобы сфотографировать друг друга на фоне Лхоцзе с примерно трехсекундной выдержкой на малочувствительной пленке ORWO.

В Лукле я попросил Мишу, который снимал ночью "Сменой", поскольку Сережин "Роллей" замерз, отдать мне эту пленку в проявку. (Вернувшись в Москву, я обратился к своему другу Михаилу Ш польскому - заведующему отделом НИИ Химфотопроекта, чтобы они вытянули из пленки все, что можно, но даже мастерство специалистов-фотохимиков не спасло пленку для печати - экспозиция была слишком мала для обманувшего восходителей лунного света.) Потом Миша оборвал ремешки от фотоаппарата и привязал свой баллон и баллон, оставленный Мысловским, к треноге. Сережа собрал у вершины камешки (один, треугольный, выветренный, он мне подарил). Перед уходом они сняли маски, чтобы подышать воздухом Эвереста, и заторопились вниз.

Попытка вызвать базу ни к чему не привела. Внизу услышали щелчок и два слова:

- База, база...

Рация, постоянно включенная, на ночном морозе истощила свои возможности.

Первую двойку ночные восходители неожиданно догнали очень быстро - минут через сорок после того, как покинули вершину.

Получив кислород, Балыбердин и Мысловский двинулись вниз, но спуск продолжался вяло. Отсутствие кошек затрудняло движение, а возможно, подсознательно они уже ждали возвращения Туркевича и Бершова. Они подошли к месту, где надо было искать перильные веревки, оставленные японцами... (Когда первая двойка шла вверх, эти веревки не трогали, опасаясь их ненадежности, но Сережа с Мишей укрепили их, и теперь хорошо бы их найти, чтобы облегчить спуск.) Снег изменил картину и сделал и без того крутую и скользкую "черепицу" непроходимой в ботинках на резиновом протекторе. Балыбердин предложил Мысловскому подождать связку, идущую с вершины, тем более, что он слышал голоса, но Мысловский все еще пытался найти путь. Поиски эти, возможно, имели одно достоинство - альпинисты шли, двигались! Услышав крик: "Стойте!" - Балыбердин остановился. Мысловский продолжал двигаться.

Когда Бершов с Туркевичем увидели их сверху, им показалось, что Мысловский идет к пропасти.

- Стойте на месте! Подождите нас! - закричал Туркевич, и Мысловский остановился.

В полночь они продолжили спуск вчетвером. Бершов и Туркевич хорошо помнили маршрут. Они пришли сюда в темноте и по снегу и уходили отсюда по снегу и в темноте. На сложных участках Бершов и Туркевич натягивали веревку, а Балыбердин с Мысловским спускались по ней. Потом вторая двойка снова натягивала веревку, и потом вновь операция повторялась. Временами приходилось их подталкивать - уж очень они устали. Шли медленно, очень медленно.

Пройдя скалы, Мысловский вдруг сел на камень и устало сказал Бершову:

- Всё! Здесь хорошо! Я больше никуда не пойду.

Бершов посмотрел на манометр кислородного баллона Эдика: он показывал ноль. Ни секунды не размышляя, Сережа Бершов (шедший с кислородом чуть ли не со второго лагеря и привыкший работать с ним, для которого кислородное восхождение было уже не принципом, а необходимостью) снял свой баллон и отдал его Эдику.

В три часа ночи спряталась луна, стало совершенно темно. Туркевич шел впереди и, освещая фонариком поднебесную Гору, искал и находил путь!

После каждой остановки Мысловского все труднее было сдвинуть с места. Главное - сдвинуть, потом он пойдет. Как же он устал, как, вероятно, болели обмороженные руки! Он обижался на неловкое слово, долго бурчал, но шел!

- Иди, иди, Эдик! Там чай внизу, Эдик! Горячий чай! Там палатка внизу! Там ждут!

Там, в палатке, ждали.

Иванов и Ефимов сидели в палатке пятого лагеря, ничего не зная. Рации у них не было, и о происходившем на Горе они могли только гадать. Ветра нет, луна. Погода хорошая - восходи! Но это трезвые и опытные альпинисты. Они, взвесив все "за" и "против", рассматривают свой шанс как один к сотне. Действительно, неизвестно, в каком состоянии придут Балыбердин и Мысловский. С каждым часом надежда на благополучный исход убывает и убывает. По расчетам Иванова и Ефимова, кто-то или все вместе должны вернуться к полуночи. Они готовят ужин, горячий чай (не обманывали Эдика!). Временами Ефимов высовывался из палатки и кричал в ночь, но никто не отвечал. Был момент, когда они хотели выйти навстречу, но бессмысленность затеи остановила их...

Они сидели в палатке, ждали и экономили кислород. Только если они не тронут штурмовой запас, у них сохранится возможность выйти на вершину.

Пятый лагерь, как вы помните, стоит в двух примерно веревках от Западного гребня. Ни первая, ни вторая двойки не оставили метки на повороте. Если в темноте они проскочат место, где сворачивать, и уйдут вниз по гребню, ни Мысловскому, ни Балыбердину не хватит сил подняться опять, и тогда уже ни Туркевич, ни Бершов, ни Иванов, ни Ефимов им не помогут...

"Я включаю приемник и ловлю Москву, - пишет в дневнике Иванов. - В конце выпуска неожиданно слышим сообщение: "Сегодня в четырнадцать часов тридцать минут двойка советских альпинистов впервые поднялась на высшую точку планеты - Эверест, 8848 метров, по новому сложному маршруту - по контрфорсу Юго-западной стены..." В Москве сейчас ломают голову. Двое? Почему двое, когда хотели восходить четверками? Кто эти двое и где другие двое? Почему не сообщили фамилии? А раз так много вопросов, значит, что-то не в порядке. Так, разумеется, думали люди, хорошо знающие альпинизм, и родные. Для них мы не просто участники восхождения на Эверест, а дети, отцы, мужья, которых ждут дома живыми и здоровыми".

Наступило 5 мая... Иванов с Ефимовым, предположив, что до рассвета четверо, возможно, закопаются в снег, решают ложиться. Хоть немного поспать. Завтра в любом случае их ждет большая работа. Они могли спать без кислорода, но стоило закрыть глаза, как их начинал душить кашель, дыхание прерывалось и судороги сводили мышцы. Высота явилась к ним с визитом ночью... Но и без сна им не обойтись, если завтра идти на штурм.

Сон в пятом лагере - не отдых, это говорили все. Ночевка выматывает на этой высоте почти так же, как работа, но отсутствие сна вынимает из запасников организма последние силы. В палатке они нашли на три четверти опустошенный кислородный баллон. И одному бы этого кислорода было мало для ночлега, но они вдвоем присоединили шланги и заснули моментально. Подача кислорода была минимальной, а может быть, и вовсе символической. Возможно, мизерная доза ничего не добавляла легким и сердцу, но она защищала психику. Сознание отметило: кислород есть, можно довериться ночи. Будильник им не понадобился, чтобы не проспать утро. Оранжевое тело баллона лежало между ними бездыханным. Кислород кончился, сознание включилось. Опасность! Они проснулись в три часа утра. В палатке кроме них никого не было. Двадцать часов назад вышли к вершине Мысловский с Балыбердиным, девять часов назад покинули палатку Бершов и Туркевич.

Опять высовываются из палатки, и опять тишина. За стеной холод и темень, луна зашла....

С рассветом, решают они, надо выходить на помощь, а пока разжигают примус и начинают готовить чай и кашу. Это долгое занятие. Набрать снега, растопить его, вскипятить. Просто так, без подготовки, ни чай, ни кашу не сваришь - вода кипит, но там не то что ста, а и восьмидесяти градусов тепла не наберется... Еду можно приготовить только в автоклаве, который сработал Сережа Ефимов. По его же покрою сшиты и пуховки и жилеты для участников гималайской экспедиции. Сейчас сидят они с Валей Ивановым в жилетах его фасона, варят в его автоклаве кашу с икрой, поскольку соли не нашлось, и вдруг слышат крики...

Пять часов тридцать минут! Четверке еще полчаса хода, но уже ясно, что живы!

Двое уставших и двое уставших смертельно, но все идут своими ногами. У Володи Балыбердина закончился кислород, и он вновь без кислорода. И Сережа Бершов без кислорода, но это уже не имеет значения!

Ефимов высунулся по пояс из палатки, что-то кричит. Иванов изнутри теребит его:

- Все идут?

- Все!

Праздник! Самое страшное, что может быть, - это обморожение, но это уже не самое страшное. Первым в палатку ввалился Бершов.

- Живы?

- Живы!

- Были?

- Были!

Потом появился Туркевич, Мысловского и Балыбердина буквально втаскивают в палатку. Все возбуждены. То, что сделали сначала Балыбердин с Мысловским, а затем Бершов и Туркевич, в обиходе называют спортивным подвигом. Я не сторонник очень громких фраз и наименований, но то, что произошло, ей-богу можно так назвать. Первая двойка в нечеловеческих условиях, проложив путь от четвертого лагеря в пятый, установив лагерь, проложила первую тропу к вершине. Двадцать три часа в лютом холоде один без кислорода, другой с кислородом беспрерывно работали на высоте начиная от 8500 метров до вершины и обратно. Удивительно, что они выдержали это.

"Не знаю, сколько еще времени я мог бы проработать, - запишет Балыбердин в своем дневнике. - Когда у меня кончился кислород (речь идет о кислороде, который принесли Бершов с Туркевичем и который кончился задолго до лагеря V), я отдыхал через каждые несколько метров. Казалось, что в палатку я вполз на самом последнем пределе. Но где этот последний предел? И что после него? Никогда за всю свою альпинистскую жизнь я не был так близок к концу. И до сих пор не могу толком понять, в чем причина, где ошибка?"

Восхождение Бершова и Туркевича можно назвать, раз уж мы употребляем эффектные слова, феерическим. Мало того, что помогли первой связке, они еще буквально взлетели на вершину. Всего на дорогу вверх и вниз у них ушло одиннадцать с половиной часов, а ведь они в течение добрых семи часов помогали спускаться Мысловскому и Балыбердину...

В палатке стало очень тесно. Мысловский и Балыбердин утомлены страшно, глаза косят, язык еле ворочается, они замерзли настолько, что не могут сами раздеться. Всей четверкой снимали им ботинки, растирали ноги. У Эдика кончики пальцев почернели, в некоторых местах кожа лопнула... Их напоили горячим чаем и уложили отдыхать.

Шестерым в палатке тесно. Помощь Иванова и Ефимова не нужна, и они через час после возвращения четверых восходителей отправляются на штурм. Ефимов выходит первым, за ним Иванов. Валя долго не может на морозе завязать кошки, нервничает. Возвращается в палатку, в тепле быстро крепит их и уходит. Не спеша, по-деловому, движутся они к вершине. Они идут по маршруту, уже пройденному сначала Балыбердиным с Мысловским, потом Бершовым с Туркевичем, но движутся довольно медленно - без конца то у одного, то у другого слетают кошки. Надевать их на морозе очень неприятно - надо снять перчатки, но тогда мерзнут руки, а в рукавицах не удается наладить их толком, хотя у Вали и у Сережи было время проверить такую малость, как кошки, до восхождения. Случалось, что они больше сидели, чем шли.

Когда они вышли на гребень, стали попадаться следы прошлых экспедиций: японская веревка, потом чужой баллон. Потом свой баллон. Потом, не доходя полусотни метров по высоте до вершины, Иванов, шедший вторым, нашел рюкзак Балыбердина...

А в это время сам Балыбердин все еще находился в пятом лагере вместе с Мысловским, которому каждый прожитый час нес не облегчение, а страдания, и двумя "братьями милосердия" - Бершовым и Туркевичем.

Утром Ильинский, находившийся во втором лагере, вызвал базу. Из лагеря V сигнал не проходил, и Ерванд (Эрик) работал в качестве ретранслятора.

- Туркевич и Бершов вчера совершили восхождение. Так. Дальше. Мысловский и Балыбердин в тяжелом состоянии спускаются вниз. Надо, чтобы лагерь три был свободен.

Предполагалось, что все четверо после консультации с врачом двинутся вниз из пятого лагеря и в четвертом останавливаться не будут, а сразу опустятся на 7800. В этот день в этот же лагерь должны были подняться Ильинский и Чепчев, а Валиев с Хрищатым должны были выйти из третьего лагеря, забросить кислород в четвертый и вновь вернуться в третий, где наконец группа Ильинского должна была объединиться. Но не судьба, видимо, этому случиться. В результате аварийного спуска Балыбердина, Мысловского, Бершова и Туркевича лагерь III не сможет принять Валиева и Хрищатого, и соединение в этот день не состоится. Валиев с Хрищатым, захватив кислород, уйдут в четвертый лагерь на 8250 и останутся ночевать там, а дистанция в один день и в один лагерь между ними и Ильинским с Чепчевым сохранится. А пока Ильинский, сидя на 7350, ретранслирует переговоры между лагерем V, где сидят четверо восходителей, и базой.

Тамм спокойно, но озабоченно спросил:

- Нужно ли высылать вперед врача или достаточно будет, что там, во втором лагере, будете вы?

Ильинский сказал, что Мысловского и Балыбердина сопровождают Туркевич и Бершов и что им нужна консультация Света Петровича Орловского.

Доктор Свет! Свет и душа экспедиции. Лучше всего с ним беседовать до завтрака. Когда он, не обремененный дневными заботами, идет вверх по ручью чистить зубы... В Лукле я с удовольствием разделил с ним компанию и не жалею, хотя, засидевшись у ручья, мы в доброй беседе пропустили завтрак, обед и только усилиями Лени Трощиненко и Славы Онищенко были найдены и доставлены к ужину.

Три дела, говорил Козьма Прутков, единожды начав, трудно кончить. Я прошу прибавить еще одно, четвертое. Ибо, начавши говорить с доктором, закончить нет никакой возможности. Доктор ироничен, остроумен и добр. Без доброты он не мог бы заниматься своим основным делом - детской хирургией. Ирония позволяет подавить профессиональный цинизм, а остроумие - воспринимать альпинистов как детей и тем создавать себе для работы привычные условия... Познакомившись с ним, я немедля решил воспользоваться бесплатной врачебной помощью и обратился к Свету Петровичу. Мы ведь часто, знакомясь с врачами, для поддержания беседы нет-нет да и зададим вопрос: "А вот под левой лопаткой у меня болит - это что?" И человек, пришедший в гости для общения и отвлечения себя от каждодневных забот, вынужден вести вежливую полупрофессиональную беседу. Доктор Свет тогда, в зеленом лагере на подходах к Лукле, подвел меня к богатейшей экспедиционной аптеке, сшитой им самим из сотни полиэтиленовых карманчиков, и сказал:

- У меня тут всякие лекарства есть. Выбирай, что нравится...

Я замешкался. Тогда он достал красивый зеленый тюбик и сказал:

- Вообще это от другой болезни, но, учитывая, что импортное и дефицитное, должно помочь.

Но умел бывать Свет Петрович и другим. Я слышал магнитофонную запись консультации Бершова. Он спрашивал Сережу, сможет ли он сделать укол Мысловскому. И, узнав, что сможет, тщательно, предусматривая каждую мелочь, объяснял, как пользоваться препаратами, как их отогревать, что делать, если организм даст неожиданную для Бершова, но предполагаемую Орловским реакцию. За его советами следили все лагеря. Чуть только возникали вопрос или помехи, как тут же кто-то передавал в точности вопрос Орловского или его ответ.

Орловский через Ильинского спросил пятый лагерь, есть ли у них компламин в ампулах, шприц одноразового действия и иглы.

И тотчас из третьего лагеря отозвался Валерий Хрищатый:

- У меня в аптечке это есть. Аптечка на руках. Прием.

- Ну, понял тебя, понял. Но пятый лагерь - он же далеко от третьего...

- Все ясно, - сказал Валерий, - но все же буду на приеме.

Спустя некоторое время Тамм посоветовал Валиеву и Хрищатому, взяв аптечки, выходить навстречу спускающимся четверым альпинистам. Так Валиев и Хрищатый, сохранив разрыв с Ильинским и Чепчевым, оказались к вечеру в лагере IV.

Выполнив все указания Орловского и сделав необходимые уколы Эдику (Балыбердин от инъекций отказался, он только глотал таблетки), все четверо стали готовиться к спуску...

В это время Валентин Иванов и Сергей Ефимов приближались к вершине. Рюкзак Балыбердина едва удалось оторвать от земли, там было немало интересного. Кинокамера "Красногорск", "трофейная" японская рация, которую хозяйственный Володя взял, чтобы попусту не валялась, и редуктор, чтобы сравнить с нашим (наш лучше), а остальное - камни. Полрюкзака камней с вершины.

Захватив кинокамеру, Иванов с Ефимовым продолжили путь. Скоро они вышли на узкий скальный гребень, который вывел их на снежный. По снежному гребню, лежащему на уровне Южной вершины, они шли спокойно, и вдруг Ефимов, шедший первым, почувствовал, что веревка натянулась. Иванов резко замедлил ход. Ефимов показал тому на баллон - кислород подкрути. Кислород иссяк, и моментально скорость движения замедлилась. Иванов заменил баллон, и скоро без приключений они вышли на вершину. Погода была неважная...

Они достали камеру и лишний раз подивились Балыбердину, вытащившему такую тяжесть на вершину без кислорода. Позвали к рации кинооператора Диму Коваленко. Тамм поздравил с восхождением и передал микрофон. Оказалось, что "Красногорск" замерз. Дима посоветовал сунуть его под пуховку и отогреть. Так они и сделали. Сунули за пазуху киноаппаратуру и осмотрелись, где же это они.

Весь Непал закрыт облаками, в Тибете иногда видна долина, и даже чувствуется по цвету и свету, как там жарко, Лхоцзе еле видна. Почти не просматривается Чо-Ойю - это далеко. А под ногами верхушка треноги, к которой привязаны баллон Мысловского, баллон Туркевича и вымпелы, которые ночью привязали ребята. Ближе к основанию треноги в фирн врос флажок. Красно-белый возле древка, - вероятно, польский...

Камера отогрелась, и они стали снимать панораму. И вдруг Иванов заметил, что счетчик пленки не работает. Открыл, а пленка, оказывается, кончилась. Надо бы Володе забрать отснятую пленку вчера, да, видно, не до того было. Ефимов кладет отснятую Балыбердиным с Мысловским кассету за пазуху. Но на спуске она, видимо, выпадет и потеряется. Такая обида... А Ефимов с Ивановым на лютом морозе будут долго бороться с ломающейся пленкой, с убегающей петлей...

Тут не в чем упрекнуть альпинистов, тренеров и руководителей экспедиции: не их это забота - обучать восходителей как пользоваться киноаппаратом. Да и сам аппарат мог быть проще, легче и надежней, и пленку можно было подготовить, чтобы она не ломалась на морозе. Словом, обидно - два года киноэкспедиция готовилась к Событию и оказалась к нему не очень готова... Надо было каждой группе хотя бы дать по восьмимиллиметровой камере, легкой и простой, без трансфокатора, с широкоугольником, чтобы на резкость не надо было наводить. Впрочем, мало ли что надо! Надо бы и фильм хороший, достойный События сделать. Пусть без вершинных кадров, но что делать? Я не считаю, что прав главный редактор Госкино РСФСР Т. Гваришвили, сказавший, что фильм Венделовского - это провал, но думаю, Событие оказалось масштабнее режиссерских планов.

Иванов с Ефимовым снимали, так и не осилив зарядку с петлей. Они делали наплывы, наезды и прочие стоп-кадры, а пленка внутри камеры сбивалась в "салат". Хорошо хоть фотосъемка прошла удачно...

Полтора часа провели на вершине Иванов и Ефимов. В три часа они, предварительно описав все приметы офицеру связи, начали движение вниз. На спуске неприятности с кошками продолжались. Теперь у Ефимова ломается одна из двух, и темп спуска замедляется. Они идут в лагерь, попеременно страхуя друг друга и дивясь, как Балыбердин с Мысловским шли по заснеженной Горе вовсе без кошек.

Когда они пришли в пятый лагерь, там никого не было.

После того как Бершов сделал укол Мысловскому, после того как они с Балыбердиным после стимулирующих кровообращение таблеток просто поели и часа два отдохнули, решили двигаться вниз. Скорее вниз! Надо было готовиться к выходу. Но Мысловский не мог сам себя ни одеть, ни обуть. Пальцы на руках были так обморожены, что любое прикосновение рождало острую боль. Бершов помог обуться Мысловскому, Туркевич - Балыбердину, у которого поначалу тоже пальцы были прихвачены морозом.

Потом они вышли. Бершову с Туркевичем потребовалось немало усилий, чтобы сдвинуть с места первую двойку, особенно трудно было с Мысловским, но самому Эдику было труднее всех. Как бы ему ни помогали надевать одежду и шнуровать ботинки, какой бы расход кислорода ни ставили, идти вниз ему предстояло самому, и никто не мог ему помочь. ("Помочь можно, - пишет на полях рукописи Овчинников, - но первый принцип - заставить двигаться самого. Даже если потребуется ледоруб или грубое слово, это впоследствии оборачивается величайшей гуманностью!.. Этого иногда не понимают...") Три раза на каждой веревке (в местах, где забиты крючья, в конце и в начале перил) своими обмороженными, нестерпимо болящими руками он отстегивал карабин и вновь застегивал его. И так шли они от лагеря V до лагеря III - добрых полтора километра. Этих двоих сопровождал Туркевич, а Бершов шел впереди - прокладывал дорогу по заснеженным скалам. Когда прошли острые снежные гребешки, стало полегче. В четвертый лагерь они пришли через четыре часа. Посидели, попили чаю. Мысловский, волей и терпением радовавший ребят во время спуска, в палатке расслабился, пригрелся и вновь с трудом двинулся в путь. Предстоял тяжелый участок от четвертого лагеря вниз. Здесь они встретили Валиева с Хрищатым, рассказали все, что знали, про путь к вершине. Валиев, видя страдания Мысловского, отдал ему свои варежки из собачьей шерсти... Путь был долог и труден...

Так они добрались до третьего лагеря на 7800, где встретили Ильинского и Чепчева. Бершов продолжил свои медицинские занятия. Уколы компламина и гидрокортизона, сделанные вовремя, дали эффект: некоторые из почерневших пальцев светлели на глазах. Два дня и ночь непрерывного бодрствования первой двойки требовали сна, и он пришел...

Вечером 5 мая Иванов с Ефимовым, вернувшись с вершины, готовились ночевать в лагере V. Кислорода у них было мало, и, так же как накануне, он кончился в три часа ночи... Они решили выйти пораньше.

Вечер 5 мая застал Иванова с Ефимовым в лагере V. Валиева с Хрищатым - в лагере IV.

В лагере III ночевали Ильинский и Чепчев плюс Мысловский, Балыбердин, Бершов и Туркевич.

В лагере I - тройка Хомутова.

В базовом лагере с надеждой ждали своей очереди Шопин и Черный.

Итак, к 6 мая на вершине побывала двойка Балыбердин - Мысловский и четверка Иванова, хотя и порознь.

... Была еще четверка Ерванда Ильинского, которая могла выйти на вершину в полном составе.

Все группы, кроме этой, алма-атинской, были сборными. Под знаменем Ильинского были собраны его ученики. Покорение всей четверкой Эвереста было бы для них не просто успехом - это был бы акт благодарности учителю (который, впрочем, ненамного старше подопечных). Ильинский и Сергей Чепчев вышли из базового лагеря на день позже двойки Казбека Валиева и Валерия Хрищатого (Ерванд - помните? - сопровождал в пешем походе грузы экспедиции, которые несли из Катманду носильщики, и запоздал с акклиматизацией). К тому же Валиев и Хрищатый, как более подготовленные, должны были из третьего лагеря забросить необходимый для восхождения кислород в лагерь IV (8250) и снова вернуться в третий, чтобы, подождав Ильинского с Чепчевым, всем вместе выйти на штурм. Однако события, произошедшие накануне, изменили планы. Возник разрыв, "пароход" отплывал, полоса воды увеличивалась. Ильинский и Чепчев видели его, но преодолеть расстояние возможности не было.

Валиев и Хрищатый (который кроме командной задачи поставил себе личную - выйти на вершину без кислорода) утром 6 мая вышли в последний лагерь, а Ильинский и Чепчев - в оставленный ими четвертый...

Идея выхода на вершину всей четверкой стала проблематичной, как только оказалось, что Валиев с Хрищатым остались на ночлег в лагере IV. (Кстати, варианты восхождений двойками обсуждались еще в Москве, как вполне приемлемые, но здесь сами участники хотели осуществить выход вчетвером.)

Ждать Ильинского и Чепчева на высоте 8250 - значит просто расходовать кислород Валиеву, поскольку Хрищатый поднимался без кислорода, и силы" обоим. К тому же в четвертом лагере была палатка на двоих. Казбек с Валерием вышли из четвертого лагеря, попив чаю с Ефимовым, который не спеша спускался сверху, выпустив вперед Иванова. Сбросить сразу высоту была задача Иванова, а Ефимов, наоборот, скорое снижение для доброго самочувствия считал противопоказанным.

Валиев с Хрищатым начали подъем вверх в предвершинный лагерь, а Ефимов двинулся вдогон Иванову - вниз. Время уже было встретить Ильинского и Чепчева, которые должны были подниматься в оставленный только что четвертый лагерь.

В половине двенадцатого Иванов, спустившийся в третий лагерь, застал там всех шестерых. То, что Мысловский, Балыбердин и провожающие их Туркевич и Бершов не вышли вниз, было вполне объяснимо. Первая нормальная для отдыха ночь могла затянуться. А вот задержка Ильинского с Чепчевым была не очень понятна. Туркевич, ночевавший с ними в одной палатке, приготовил завтрак, и Ильинский ушел на маршрут.

В четырнадцать часов он связался с базой и сообщил, что дошел до шестой веревки и ждет Чепчева...

Чепчев должен был выйти через час, но все не мог никак собраться. Он сидел на рюкзаке и зашнуровывал ботинок. Пришедший в третий лагерь Ефимов застал его в той же позе, в которой его видел часа полтора назад Иванов. Кроме Чепчева в лагере III на 7800 Ефимова поджидал пришедший в себя Балыбердин. Ефимов отдал Володе рюкзак, сказав:

- Ты уж извини, что половину камней пришлось высыпать.

- Спасибо, хоть что-то оставил, - улыбнулся Бэл.

В базовом лагере были обеспокоены заторможенным поведением Чепчева. Но преодолев апатию (к счастью, она оказалась не горняшкой), он постепенно разошелся и за несколько веревок до конца пути догнал Эрика Ильинского. В лагерь IV на высоте 8250 они поднялись одновременно, но поздновато - где-то после девяти часов вечера.

(Овчинников замечает на полях, что "этот темп движения привел к разрыву" между двойками Валиев - Хрищатый и Ильинский - Чепчев. И разрыв этот возник, по-видимому, "по причине различной утомляемости... И в условиях той штормовой ночи вряд ли они смогли бы достигнуть вершины. Ведь первая (Валиев - Хрищатый) двойка это сделала на пределе возможности". Но об этом наш рассказ еще впереди.)

К этому времени первые четыре восходителя и с ними Иванов спустились в первый лагерь на ледник. По дороге они заглянули во второй лагерь, где Хомутов с Мишей Туркевичем сварили им рис с луком и салом.

Потом продолжили мучительный для Эдика путь вниз. Теперь, правда, ему было чуть полегче, но руки не давали покоя. Балыбердин, который к концу

спуска в лагерь I устал опять так, что еле шел, в довершение ко всему провалился в небольшую трещину, но рюкзак заклинил и удержал его. Все обошлось удачно, и скоро он ввалился в просторную палатку "Зима" со словами:

- Мужики, как же я люблю этот лагерь!

А там уже давно (он быстро слетел) колдует над ужином Миша Туркевич, и Иванов присутствует при этом. В темноте в палатку входят Мысловский с Бершовым. Сколько такта, сколько обаяния и терпения в этом альпинисте! Он благороден и в делах и в словах. В рассказах о восхождении и о спуске он ни разу не посетовал на чью-то неловкость или медлительность, обходился без допускающих двойное толкование намеков. Он только подчеркивал, как трудно было спускаться ребятам, и особенно Эдику, как они стойко и терпеливо преодолевали трудности.

Скоро они уютно пили чай, долив туда для согрева по капле спирта. Предстояла дорога по ледопаду. Нужны были силы для перехода в базовый лагерь. На этом пути Володе Балыбердину предстояло последнее испытание. Все шли в кошках - по ледопаду иначе не пройдешь, - и только он один "необутый". Свои кошки он отдал напарнику по двойке Эдику Мысловскому.

Их борьба родила удивительное восхождение и преодоление... Стремление доказать себя другому заставляло действовать за пределами, допустимыми для жизни человека. Они выжили и, взойдя, сошли потому, что не сошли со своих позиций. Они шли на Гору, один лидером, другой - рядовым. Лидер остался на своих позициях, а из рядового выросла поразительной силы личность... И теперь, когда они сойдут с Горы, уже не будет двойки, потому что не может быть в связке двух лидеров.

Уют царил и во втором лагере, где Ефимов задержался в гостях у Хомутова, Пучкова и Голодова. И здесь пили чай, и здесь накапали в кружки с чаем за восхождение шестерых и за завтрашний день.

7 мая. Валиев и Хрищатый ранним утром покинули палатку пятого лагеря и отправились на восхождение.

Еще в Непале и потом в Москве в разговорах с ребятами, участвовавшими в этом событии, и с; людьми, которые были не сторонними наблюдателями, я пытался выяснить, можно ли хоть в малости упрекнуть Валиева и Хрищатого за то, что они, не дождавшись своего тренера Ильинского и напарника его Чепчева, отправились на восхождение.

Внешне все напоминало погоню Ильинского сна-чала за тремя своими товарищами, а в финальном выходе - за двойкой Казбека и Валерия. Он шел буквально по следам. Стоило передовой связке освободить лагерь, как тут же в нем появлялись Ильинский и Чепчев...

Думаю, не случись "пожарный" спуск первых двух двоек в лагерь III, команда Ильинского благополучно воссоединилась и пошла бы выше вчетвером. Но тут вмешалась судьба. Помните, первый сеанс связи после возвращения четверых в лагерь V Бершов через Ильинского передал, что всем надо освободить третий (воссоединительный) лагерь для спускавшихся с Горы... И всё!

Прогноз погоды был удручающим. Максимум непогоды обещали на 8 - 9 мая. Каждый последующий день был хуже предыдущего. Валиев с Хрищатым были в отличной форме и теперь в пятом лагере для них уже не было вопроса - идти или ждать? Расходовать кислород и силы на пустую дневку на высоте 8500 было просто бессмысленно. Но кроме здравого смысла были еще Ильинский и Чепчев.

Погода становилась хуже... Сегодня 7 мая еще можно попытаться, а завтра? День промедления на Эвересте... Мы уже говорили об этом. К тому же Ильинский с Чепчевым смогут завтра, если будет нормальная погода, сходить двойкой... Да они так договорились ведь...

Они вышли из палатки утром в ураганный ветер. Хрищатый шел без кислорода. Пока они шли две Веревки до Западного гребня, было холодно, но терпимо. Едва они вышли на гребень, на них обрушился шквал. Дышать было невозможно. Ветер грозил сбросить их с гребня. Все тепло, накопленное за ночь, моментально улетучилось.

Потом они рассказывали, как Хрищатый вышел на гребень и остановился.

- Ну что, мужик, хорош? - спросил Валиев.

- Нет, не фонтан!

Они даже не могли определить, с какой стороны ветер...

- Вот если посмотреть на голову Иванова, -

рассказывал Хрищатый, - примерно такими завихрениями воздушные потоки метались по Эвересту.

Резкими порывами и все время... Если бы они ушли еще на пару веревок, то, вероятно, уже не смогли бы вернуться. Их качало, срывало ветром, для которого определение . "ледяной" - великая лесть. Потом начали отказывать руки... Хрищатый пошел без кислорода; надеясь на хорошую погоду, он провел бескислородную ночь спокойно и даже видел хорошие сны...

Ввалившись в палатку, они сообщили базе, что вернулись, и легли в спальные мешки, договорившись с Таммом, что повторят попытку в любое время суток, как только стихнет ветер. А ветер не стихал.

В это время из лагеря IV в лагерь V, где в ожидании погоды лежали Валиев и Хрищатый, двинулись Ильинский с Чепчевым. Казалось, скверная погода, посочувствовав Эрику и задержав Казбека и Валерия, сделает возможным хотя бы формальное объединение всей четверки. Впрочем, почему формальное. Если погода будет свирепствовать до следующего утра, то...

Но к середине дня ветер убавился до уровня "просто штормового" - восемьдесят узлов. Эверест осветило солнце. И они решили: идти. Ильинский с Чепчевым были в часе пути от лагеря V, когда Валиев и Хрищатый, на этот раз с кислородом, решились на вторую попытку.

- Это было вынужденно, - скажет потом Хрищатый, - потому что погода намекала нам: то ли вы пойдете, то ли нет... Мы решили брать вожжи в свои руки и долбить как получится. Ну что ж... Продолговато, конечно, было, но терпимо.

Не успел простыть на диком морозе след ушедшей двойки, как в палатку на 8500 вошли Ильинский и Чепчев. "Полоса воды" сузилась настолько, что казалось возможным проложить трап: меньше часа разделяло их. Правда, Ильинский и Чепчев после перехода из лагеря IV должны были отдыхать до утра, готовясь к своей попытке, но они в азарте не думали об этом.

- Можно нам выйти вслед за ними? - спросил Ильинский. Тамм, совершенно естественно, отказал. - Тогда мы выйдем с утра пораньше.

- Подождите возвращения, выход обговорим завтра утром, - ответила база.

Это было законно. Как можно было планировать завтрашний день, когда перед глазами Тамма был обмороженный Эдик Мысловский, вместе с Балыбердиным, Туркевичем и Бершовым вернувшийся в базовый лагерь?..

Возвращение стало большим праздником. Все постоянное население и все гости с нетерпением ожидали восходителей. Никогда раньше не было - и, вероятно, никогда больше в жизни у них не будет - таких побед. Это был великий момент награды за труд тяжелый и рискованный, за волю, за мужество, за терпение и страдания. Это был Момент! И он приближался.

На ледопаде бенефициантов встретили Овчинников, Трощиненко, Онищенко... Трощиненко снял с Балыбердина рюкзак, дав ему взамен легкий станок с кинокамерой, и Бэл, вновь ощутивший радость движения и жизни, весело зашагал к славе. Он шел обветренный, со смешной рыжей бородкой, похожий на сильно потрепанного, но не потерявшего страсти к жизни сатира. Эдик Мысловский, похудевший больше других (он, правда, и поплотнее других был до выхода), улыбался устало и кротко. Сережа Бершов сверкал радостными глазами на лице опухшем и округлившемся от бороды, а Миша Туркевич искрил цыганскими очами, и улыбка не сходила с его лица.

Никаких церемоний и речей, к счастью, не было. Ребят обнимали, хлопали по спине, говорили им замечательные и справедливые слова, старались сразу все спросить и сразу обо всем рассказать. Все было скромно и сердечно.

- Нас встречали, - рассказывал Балыбердин, - лучше, чем олимпийских чемпионов. Явились, конечно, все. Кроме старых обитателей лагеря - руководство экспедицией, шерпы, офицеры связи, появились телевизионщики - Юрий Сенкевич и его

режиссер Лещинский. Венделовский с Коваленко снимали. До ужина оставалось часа полтора, но мы с удовольствием попили и поели. Однако, имея сугубо пессимистический характер, я на фоне этого ликования постоянно возвращался к мысли - только бы у остальных наверху все закончилось благополучно...

Мысловский подошел к Тамму и сказал:

- Спасибо тебе, Женя, за Эверест!

Они обнялись.

Во всем этом коловращении страстей и радости были два человека, к которым подходили восходители с сочувствием. Владимир Шопин и Николай Черный готовились к выходу ("зашнуровывали ботинки"), когда Тамм, поговорив с Калимулиным, не дал "добро" на восхождение Шопину и Черному. (Овчинников, вспоминая этот эпизод, пишет на полях: "Мне Женя после утренней связи сказал о запрещении выхода новых групп на восхождение и спросил мое мнение. Я ответил, что мы очень долго по ряду вопросов не соглашались с рекомендациями Спорткомитета, и в общем-то я устал сопротивляться. Если выпустим Николая и Володю, то нас все равно сломают, коль скоро целую неделю надо возражать, а выпускать тайно я не считал правильным. Думаю, что запрещение из Москвы или только от Калимулина было").

Позже, когда, по словам Иванова, "кислород Коле и Володе уже перекрыли", пришла телеграмма, в которой от Тамма требовали исключить всякую опасность и больше не выпускать на восхождение "в связи с ожидающимся ухудшением погоды" новые связки. Думаю, что Тамм, как ни жаль ему было Володю и Колю, в трудную минуту выручивших экспедицию, почувствовал некоторое облегчение. Ему трудно было бы по своей инициативе запретить попытку Шопину и Черному, а попытка эта была бы, возможно, хлопотной. Дело в том, что по времени она приближалась к границе (зыбкой весьма) муссонного периода. Володя и Коля - люди, достойные вершины, - не увидели ее. Теперь они участвовали в празднике, размышляя о своей горестной эверестской судьбе...

Онищенко, Москальцов, Шопин, Черный... Кому следующему откажет Гора в своей милости?..

Следующим мог оказаться кто угодно: и те двое, что шли сейчас к вершине, и другие двое, что сидели в лагере V, и те трое, что перебрались теперь в лагерь III.

Увлеченный мыслями о судьбе Валиева и Хрищатого, ожиданием возвращающихся восходителей, Тамм не придал особого значения разговору с Калимулиным, который сначала передал из Катманду хорошие отзывы об экспедиции известных покорителей Гималаев, а потом, вновь подчеркнув, что ожидается ухудшение погоды, порекомендовал быть внимательным и принять более решительные меры, чтобы исключить всякую опасность.

Тамм не понял иносказаний, он сообщил, что Шопин с Черным не вышли из базового лагеря, а что касается продолжения восхождений, то - что тут сделаешь? - группы на маршруте начатое дело завершат.

Видимо, тон у Евгения Игоревича был решительный, потому что Калимулин не стал настаивать, он только сказал, что улучшения погоды ждать нельзя, поэтому ребятам придется тяжело. И еще раз просил Тамма подумать, как быть с восходителями, находящимися на Горе...

- Придется тяжело, ничего не сделаешь - это альпинизм, - ответил Тамм.

На пути к вершине была одна из сильнейших двоек команды Валиев - Хрищатый. Они отлично поработали в предварительных выходах; сомнений в том, что они пройдут по пройденному тремя предыдущими двойками маршруту к вершине у руководства экспедиции не было.

Его больше волновало состояние Чепчева, но Ильинский сказал, что Сережа оклемался и чувствует себя хорошо. Хомутов, находясь в лагере III в качестве ретранслятора, пересказал Эрику и Сереже, что Тамм просит их воздержаться от утреннего выхода без согласования с базой... Сам Хомутов с Пучковым и Голодовым получили "добро" на подъем утром в лагерь IV на 8250 и с тем стали устраиваться на отдых...

По подсчетам Тамма, Казбек с Валерием должны были потратить на восхождение часов пять, значит, в двадцать два или около этого они должны откликнуться с вершины. Но в десять вечера они не откликнулись. В одиннадцать - тишина. И в - двенадцать!.. В час ночи Тамм ушел в палатку. Что там происходило наверху - никто не знал. У рации остались дежурить Володя Балыбердин, Володя Шопин и Дима Коваленко. Около двух часов ночи динамик щелкнул - похоже, что кто-то вызывал:

- База, база! - И тишина...

В пять часов утра Ильинский с Чепчевым, проведя нервную ночь в ожидании и полусне, вызвали базовый лагерь и сказали, что Хрищатый с Валиевым не вернулись в палатку на 8500.

Коваленко разбудил Тамма, и тут Евгений Игоревич впервые подумал, что дело плохо. Казбек Валиев и Валерий Хрищатый - альпинисты опытные, схоженные; так непохожие внешне, они очень гармонировали в работе и, кроме того, были надежны на Горе... Все так, но двенадцать часов ходить по ночной Горе - это слишком много. Бершов с Туркевичем спускали обессиленную первую связку и то потратили меньше времени... Через час Ильинский снова вышел на связь. Не вернулись еще... Он тоже слышал часа в два ночи этот странный вызов - "база, база!". Что хотели сказать ребята - можно лишь гадать. Было часов шесть утра.

Тамм сказал Ильинскому, чтобы он с Чепчевым собирались и срочно выходили наверх. В семь часов утра Валиева с Хрищатым все еще не было в палатке, а Ильинский с Чепчевым все еще не собрались для выхода. Минуло четырнадцать часов... В семь часов тридцать минут утра новый разговор базы с пятым лагерем.

- Пятый, ты базу вызываешь? - Тамм нервничает. Время идет, а Ильинский молчит.

- База, я лагерь пять.

- Ничего не увидел?

- Да нет, мы еще не выходили... - несколько заторможенно. - Ну а они на связь не выходили сами?

- Нет, на связь не выходили. Они где-то в районе двух часов вызывали, но сразу исчезли. Наверное, питание село совсем... Значит, Эрик, вам надо сейчас взять кислород и выходить! И каждый час держать связь. Только очень внимательным с питанием будь. Пытайся говорить из тепла.

Тамма вчера еще смущали и погода и состояние двойки, но теперь все сомнения были отброшены.

Речь шла о возможной помощи Казбеку и Валере... В ситуации с Балыбердиным и Мысловским хоть связь работала и ясно было, что с ними и где искать. Здесь же ничего не известно. Кроме того, спустя час после просьбы Балыбердина Бершов с Туркевичем были уже в пути. Здесь тоже прошел час или больше после предложения базы идти навстречу, а Эрик с Сережей все еще не вышли...

- Понял вас, понял. Ну вот сейчас мы будем искать тут ледоруб, ну и веревку надо найти...

- Через сколько времени вы сможете выйти?

- Ну, наверное, через полчаса, минут через сорок. Во всяком случае, мы не можем найти...

- Значит, ты тогда в штатную связь выходи, как раз будет примерно через сорок минут.

Вероятно, высота, усталость и недостаток кислорода делали их движения замедленными, к штатной связи они уже были готовы выйти из палатки, о чем сообщили Тамму, как вдруг услышали крики...

- Они вышли на голосовую связь, - сказал Эрик.

Пятнадцать с половиной часов длилась ночная одиссея Валиева и Хрищатого. Пятнадцать с половиной часов непреревной изнурительной работы.

Первая попытка, по-видимому, не прошла для них бесследно, несмотря на ее быстротечность. Часть сил была потрачена. Они лежали в спальных мешках, прислушиваясь к ветру, а когда он стих, ушли на Гору, но это была уже вторая попытка. Кто-то в газете написал, что первое ночное восхождение было вынужденным, а второе - обдуманным и запланированным. Я бы сказал иначе: что и первое и второе - были вынужденными. Зачем было планировать трудности специально, когда на Горе их и без того достаточно? Задумывалось чисто бескислородное восхождение Хрищатым, и, будь погода идеальной, возможно, оно бы осуществилось, а ночного же выхода в плане двойки не было.

Когда они вышли в пять часов вечера, было безветренно. В этот раз надев на себя все теплые одежды, они не могли идти быстро потому, что "стало жарко", как рассказывал Валиев. Но скоро ветер поднялся вновь, похолодало, и начало смеркаться. Полная луна, на которую было столько надежд, все не выходила, скорость подъема упала, потому что по заснеженным скользким скалам в наступившей темноте продвигаться пришлось буквально на ощупь. К, тому времени, когда луне полагалось осветить путь, началась пурга. У Валиева трижды подмерзала кислородная аппаратура, приходилось останавливаться, снимать рюкзак, доставать баллон, потом прятать баллон, надевать рюкзак... Каждая остановка казалась им короткой, но они, как каждый человек на этой запредельной для нормального существования высоте, не могли оценить быстроту своих действий, а если бы и знали, что все делают медленно, все равно не было у Валиева и Хрищатого сил двигаться быстрее. К тому же Хрищатый стал мерзнуть, особенно во время остановок...

Но они лезли и лезли вверх.

Одна из сильнейших двоек, несмотря на яростное сопротивление погоды, все же достигла вершины, потратив на подъем почти девять часов. Они взошли глубокой ночью, попытались вызвать базовый лагерь. Но рация, безнадежно замерзла.

- База, база... - звали они с вершины. Был один час сорок семь минут ночи...

Найдя в темноте треногу, Валиев и Хрищатый оставили по традиции пустой баллон и в два часа ночи двинулись вниз. Ни соседних вершин, ни дальних гор не было видно. Путь вниз был сложнее, чем путь наверх. У Валиева заболел бок, каждое движение, каждый вдох причиняли боль. Хрищатый мерз. Не мудрено - мороз достигал сорока градусов...

Во второй половине пути Гималаи наградили их за мужество рассветом...

Валиев говорила спуске и, дойдя до этого места, замолчал. Потом осторожно, словно опасаясь спугнуть видение, рассказал о том, как в ночных Гималаях вдруг родился свет. Сначала он не имел цвета, потом вдруг словно миллиарды золотом горевших прожекторов осветили горы на фоне иссиня-черного неба, и само небо, опаздывая, стало золотиться. Свет набирал силу... Золото, быстро миновав зеленоватый оттенок, потом цвет спелого колоса, стало розоветь. Я оглянулся на Хрищатого: он сидел опустив голову, словно глядя на землю, по которой с трудом теперь ходил. Его улыбка, такая же таинственная, как у Казбека, не принадлежала никому, кроме него самого. Я отвернулся, представив, как небо над ними полыхнуло отраженным рубиновым цветом и посветлело...

Гималаи потребовали расплаты за открытую альпинистам красоту утра. На высоте 8650 метров у Валиева закончился кислород, метров через тридцать опустел баллон Хрищатого.

Измученные, томимые жаждой и промерзшие, без рации, которая, не выдержав выпавших на их долю испытаний морозом, ветром и ночью, молчала, они, еле передвигая ноги, спешили к лагерю V.

В тот момент, когда Ильинский с Чепчевым, собранные наконец к выходу, сообщали торопившему их Тамму, что выходят наверх, за тонкими стенками палатки раздался крик. Это не был крик о помощи. Это был сигнал. Валиев, поняв, что они не успевают к штатной связи, кричал, чтобы его услышали и поняли, что все в порядке. Он кричал издалека. Ему казалось, что с криком легче дышать...

Ильинский, разговаривавший с потерявшей покой базой, сказал:

- Они вышли на полосовую связь, мы слышим их, - и попросил связаться через полчаса.

Чепчев, пережив, как считали ребята, кризис в третьем лагере, теперь набрал форму настолько, что выбрался из палатки и "доскакал" до Валиева. Казбек, обессиленный, лежал на камне, не дойдя до палатки. Сережа помог войти ему в "дом". Хрищатый еще не появился из-за перегиба.

Боль в левом боку и крайнее утомление мешали Казбеку дышать. Ильинский и Чепчев надели Валиеву маску, но он не мог вдохнуть живительный кислород. Они увеличили подачу до двух литров, потом до трех, до четырех... Казбек приходил в себя медленно. Ввалился Хрищатый, вымученный до крайности. Полчаса до следующего сеанса прошли мгновенно.

База вызвала пятый лагерь в девять утра 8 мая.

- Обморожения есть? - спросил Тамм.

- Есть, незначительные, - ответил Ильинский.

- Свет Петрович спрашивает, - услышали в пятом лагере обеспокоенный голос Тамма, - обморожения чего? Пальцы рук, ног, носы. Чего?

Тамм еще спрашивал, решение еще не пришло, но зрело. Страшное для Ильинского и Чепчева решение. Только вчера в базовом лагере встретили первую двойку, и перед глазами руководителя экспедиции стояли обмороженные руки Мысловского... Он знал, что все пальцы Эдику спасти не удастся, что потребуется ампутация нескольких фаланг... Теперь Валиев с Хрищатым. Почти шестнадцать часов непрерывной работы в дикий мороз. Шестнадцать часов, из них несколько - без кислорода... Ильинский уловил в голосе Тамма готовящееся решение и попытался предотвратить его:

- Ну, - сказал он будничным голосом, - пальцы на руках незначительно. Ну, волдыри. Изменений цвета нет.

Эрик не сказал базе об общем состоянии Валиева и Хрищатого, надеясь, что они, надышавшись кислородом, попив горячего и поев, придут быстро в себя. Ему очень хотелось на вершину, и Сереже Чепчеву - тоже. Они прошли все муки отбора, все тяготы подготовительных работ, они находились совсем рядом с целью их альпинистской жизни!

Никогда Ерванд Ильинский не был так близок к вершине своей судьбы, и никогда больше не повторится этот великий шанс! Момент! Как часто мы замечаем его лишь тогда, когда он прошел, как сильны наши желания возвратить мгновения, чтобы правильным, единственно верным поступком увенчать его... Обогащенные опытом несделанного, мы готовы, если случится точно такая же ситуация, избрать правильный путь, но она не случается, и опыт новых потерь, обогащая нас мудростью утраты или поражения, лишает счастья победы...

Ильинский предвидел Момент и знал еще до события свершившегося или, увы, не произошедшего то, что мы (автор имеет в виду опять же себя и некоторых своих друзей) узнаём после... Он знал, что только сейчас и только здесь.

- Эрик! Эрик! - услышали Ильинский, Чепчев, Валиев и Хрищатый. - Значит, э-э... (Тамм искал форму, которая не обидела бы Ильинского, но исключала бы иносказание) - ...э-э... задерживаться там не нужно, в лагере пять. Спускайтесь все вместе, вам двоим сопровождать ребят вниз.

- Я думаю, что вообще-то большой надобности нет сопровождать ребят, - сказал Ильинский.

Ситуация отдаленно напоминала переговоры из-под вершины первой и второй двойки с базой в ночь на 4 мая, когда Бершов с Туркевичем спросили Тамма, можно ли идти им к вершине, оставив на время Балыбердина с Мысловским. Евгений Игоревич сначала категорически запретил, но потом уверенность в возможностях помогающей двойки и деловой и спокойный тон Балыбердина заставили его поверить в возможность осуществления неожиданного для него предприятия. Он разрешил - и оказался прав.

Теперь он запрещал. Решение созрело, но не было окончательным в первый момент. Обычно он действовал опираясь больше на информацию, чем на ощущения, но сейчас ощущение было едва ли не единственной информацией. Формулировка Ильинского не была категоричной, Эрик не брал на себя ответственность, не ручался. "Вообще-то большой надобности нет" может означать и то, что некая надобность есть... Но состояние Валиева и Хрищатого было лишь частью (пусть значительной) аргумента против восхождения второй алма-атинской связки. Физическое состояние самих Ильинского и Чепчева были другой составляющей.

Ильинский, опоздав с караваном, долго и трудно адаптировался к высоте. Недельный разрыв сказывался, и лишь в четвертом, решающем, выходе он присоединился к своим ребятам. Чепчев, который хорошо работал в трех предварительных циклах, пережил трудные часы в третьем лагере, и дальнейшие его вполне успешные действия были окрашены тенью сомнения в благополучном завершении его похода к вершине. Это были предварительные опасения Тамма и Овчинникова. Эрик с Сережей могли их опровергнуть на рассвете 8 мая, когда весь лагерь ждал вестей от блуждавших по Эвересту Валиева с Хрищатым. Они могли подготовиться к выходу до связи с базой, в пять утра, и выйти сразу после связи. Они могли выйти в шесть, в семь, когда Тамм не просто разрешил, а предложил им подниматься на поиск, и в восемь, но они успели собраться только к приходу ребят... Все это вместе с формулировкой, которую Эрик повторил на вторичный запрет Тамма ("я так смотрю по состоянию, что, в общем, надобности нет их спускать"), и беспокойство за взошедшую двойку все больше убеждало Тамма в том, что сопровождать вниз Валиева и Хрищатого, а может быть, использовать состояние их для того, чтобы не обрекать на неоправданный, как казалось Тамму, риск Ильинского с Чепчевым в тяжелом походе к вершине, необходимо. Уж если сильнейшая в четверке связка ходила чуть ли не шестнадцать часов...

Время шло, светлый день убывал... Выйди сейчас альпинисты к вершине, они не успели бы вернуться засветло, даже будь все благополучно. Еще одна ночная ходка... Тамм все больше укреплялся в правоте принятого решения.

Но Ильинский с Чепчевым были наверху, и доводы, которые приводил начальник экспедиции, были убедительны, быть может, для всех, кроме них самих. Они чувствовали в себе силы, или им казалось, что чувство их не обманывает. Ильинский боролся за Момент, а он прошел в пять, в шесть, в семь, в восемь...

- Одним словом, мы уже больше не лезем на Гору? Да?

- Да, да, да! Вы спускаетесь, сопровождаете ребят вниз. Это распоряжение!

Была еще надежда на то, что живой голос Валиева докажет Тамму возможность выхода Ильинского с Чепчевым не вниз, а вверх. Такая надежда была у четверки, и не знаю, кто ее лелеял больше - Эрик с Сережей или Казбек с Валерием. Думаю, что чувство вины могло посетить Валиева с Хрищатым, они могли посчитать себя причиной, пусть косвенной, невыхода другой связки к вершине. Хотя мне не кажется такое подозрение правомочным, я упоминаю его, поскольку в беседах в Катманду и в Москве оно проскальзывало. Право Валиева и Хрищатого на выход 7 мая не оспаривается никем. Они сделали две попытки и, преодолев ночь и холод, взошли и сошли в лагерь. Все, что могли, они сделали. И попытка уговорить Тамма разрешить Ильинскому с Чепчевым продолжить путь - тоже им в актив, хотя эта попытка и не удалась.

Тамм передал через Хомутова, который исполнял роль ретранслятора, чтобы Казбек, Хрищатый, Ильинский и Чепчев шли вниз.

- Это указание такое, - сказал Тамм. - Жесткое указание.

Это было жесткое указание, но драматический диалог продолжался...

- База, нам надо здесь все же, видимо, на месте посмотреть ситуацию... Указание такое... Оно ведь может быть и ошибочным по поводу нашего... спуска вниз.

Долгие и трудные переговоры продолжались. Ильинский теперь предлагал Тамму спустить двойку до четвертого лагеря, а там Хомутов спустит их до третьего и таким образом... Тамм справедливо считал это предложение нереальным - тройка Хомутова здесь вовсе ни при чем... Надо спускаться всем четверым.

- Это решение тренерского совета или ваше?

Состояние у людей лучше, чем у первой связки, и они вполне самостоятельно могут спуститься вниз... Надо лезть в Гору. Гора-то рядом, самочувствие хорошее, и погода, самое главное, удивительно прекрасная...

- Я все понимаю, Эря! Я все понимаю, и желание ваше понимаю, и погоду вижу, но тем не менее даю распоряжение спускаться вниз вместе с двойкой...

Был еще один, последний, шанс у Ильинского в этой борьбе за вершину. Решение о невыходе их двойки Тамм принял единолично. Ильинский, как член тренерского совета, имел право просить обсудить ситуацию со всеми тренерами... Тамм обещал.

Разговор, выдержки из которого я привожу, был, вероятно, для Тамма и Ильинского самым нелегким и самым длинным. Приехав в Непал и узнав о драматической этой ситуации и о тех событиях, которые ей предшествовали, я составил себе целую картину событий, населив ее живыми -людьми, и стал искать подтверждение своей версии. Так бывает в жизни. Недостаток информации подвигает на особенную активность фантазию. Домыслив мотивы" и действия и выстроив их в законченный, как тебе кажется, ряд, начинаешь искать аргументы в пользу оправдания сконструированных тобой событий и обстоятельств и, конечно же, находишь. Потому что химически чистых жизненных коллизий не бывает. Как и пустота, которую "не терпит природа", так же и "чистота" - вещь для природы Земли (а кто выше и мудрее ее?) немыслимая. Все в соединениях, в смесях, в растворах. Если лежит на земле кусок чистого железа, значит, он в качестве метеорита упал с неба. Если встретился вам "идеальный муж", значит, это пьеса Оскара Уайльда. Все остальные идеальные мужчины, женщины, дети и отношения между ними - плод скверного литературного старания.

Если мы договорились об этом, пусть с оговорками, то можно договориться, что при определенном пристрастии одному и тому же событию можно дать разные толкования и найти немало свидетельств правомерности обоих этих толкований. Единожды нарисовав себе схему, можно рабски следовать своему детищу, обрекая себя на ошибку, а неверно оцененного человека - на страдания. Такую схему поведения Ильинского я придумал в Катманду и долго подбирал подходящие, как мне казалось, факты, подтверждающие ее верность. Из предварительных разговоров с руководителями, тренерами, восходителями я узнал, что Ильинский поздно акклиматизировался и медленно входил в форму. Пожалуй, они с Чепчевым в своем последнем, майском, выходе труднее других преодолевали участок пути от третьего до четвертого лагеря и дольше других собирались к выходам...

То, что они в роковое утро 8 мая, когда Валиев с Хрищатым без кислорода брели по гребню, не вышли навстречу в шесть, семь и восемь (хотя восемь - время чрезвычайно позднее для невынужденного восхождения, все дневные группы к шести тридцати уже покидали палатки), свидетельствовало о том, что Ильинский с Чепчевым, по-видимому, не чувствовали утром себя настолько хорошо физически, чтобы осуществить желание быстро позавтракать, одеться и выйти... Они двигались медленнее, чем им казалось. Возможно, думал я, строя на этих фактах свое фантастическое предположение, Ильинский в глубине души опасался похода к вершине, не чувствовал абсолютной уверенности в успехе и потому, думал я тогда, не владея достаточным количеством фактов, подсознательно ждал от Тамма запрещения выхода к вершине: Сам он был не в состоянии принять такое чудовищное решение. Тамм, казалось мне, помог Эрику своим запретом, он снял с души Ильинского груз предстоящего решения и поселил в нее обиду на руководство экспедицией, обиду, облегчающую силу страдания...

Это была драматическая и красивая схема. Я ее демонстрировал альпинистам как нечто изготовленное своими руками и необыкновенно гордился открытием, но они сомнительно качали головой - вряд ли!

Потом я говорил с Таммом, который сам мучился оттого, что лишил Ильинского с Чепчевым вершины. С Овчинниковым, обладающим обостренным чувством справедливости и трезво оценивающим сложные переплетения альпинистских судеб, который просто заметил, что приведенные рассуждения могут возникнуть у человека, сидящего "в теплой комнате на уровне моря, а не в тех условиях". С доктором Светом Петровичем, видящим людей и события как бы со своей - медицинской стороны. Я прослушал внимательно записи переговоров пятого лагеря с базой, прочитал дневники альпинистов из разных групп и пришел к выводу, что моя схема, скелет событий не обрастает мясом. А Ильинский действительно хотел идти к вершине, и подробное описание уговоров в разговорах с Таммом я привожу нарочно, чтобы лишить вас возможности повторить мою ошибку.

Смогли бы Ильинский с Чепчевым, выйдя в тяжкий путь поздно, после прихода Валиева с Хрищатым, достичь без приключений вершины и спуститься вниз - не знает никто. Кроме алма-атинской четверки почти все участники экспедиции считали, что решение Тамма было правомерно. Тренерский совет, решения которого с надеждой ждал Ильинский, единогласно поддержал Тамма.

- Значит, мы сейчас обсуждали ситуацию, - сказал Тамм, - не простая она для нас - ситуация... Мы пришли к выводу, что поскольку двойку надо сопровождать, то это должны делать вы, до самого низа. И спускаться надо в четверке... а Хомутову подниматься, выполнять свою программу. Как понял?

- Понял, понял. Значит, это решение тренерского совета?

-Да!

Хомутов, Пучков, Голодов шли из третьего лагеря вверх, а Ильинский с Чепчевым собирали вещи, чтобы сопровождать вниз Валиева и Хрищатого.

Ильинский исчерпал все аргументы в пользу восхождения. Вершина уходила от него навсегда. Он не дошел до цели всего 348 метров...

Не помню, кто мне рассказывал, что алмаатинцы перед походом к Эвересту едва ли не поклялись поднять Ильинского - своего тренера и кумира - на руках к вершине. Команда чувствовала себя очень сильной и сплоченной. Они ехали в Гималаи премьерами. Теперь, сидя в палатке на высоте 8500 метров, они решали не как нести Ильинского на руках вверх, а как Ильинскому сопровождать обессиленных и перемерзших Валиева и Хрищатого вниз. Слова, сказанные до гималайского похода, потеряли смысл.

Ильинский между тем, понимая, что путь наверх ему заказан, пытался спасти ситуацию уже не для себя, а для Сережи Чепчева. Хорошо, ему Ерванду Ильинскому - тренеру и старшему - надо довести примороженную двойку вниз, но Чепчев ведь может пойти вверх с тройкой Хомутова! Леша Москальцов выбыл, и его место в связке свободно. Тем более что напарником Леши был Юра Голодов - алма-атинский, как и Чепчев, альпинист. Как Чепчев, как Валиев, как Хрищатый, как Ильинский...

Ильинский обратился к Тамму через ретранслировавшего его Хомутова со своим предложением.

- База, - пересказывал Хомутов, - Эрик предлагает: самому спускаться с пострадавшими, а Чепчеву ждать нас в пятом лагере.

Тамм решить этот вопрос не мог, это было дело альпинистов - Хомутова, Пучкова и Голодова...

- Эрик, - сказал Хомутов Ильинскому, - база предлагает нам это решить при встрече. Я один этот вопрос решить не могу, через двадцать минут решим. Сейчас я на десятой веревке (на пути в четвертый лагерь). Ребята ниже.

К этому моменту у тройки созрело решение за один день пройти, не останавливаясь на ночлег, путь от третьего к пятому лагерю. По плану экспедиции альпинисты должны были выйти к вершине 10 мая, но им хотелось подняться на Эверест в День Победы, и поэтому они спешили. К вечеру 8 мая Хомутов планировал быть на высоте 8500... Там сейчас ждал его решения Чепчев. В случае, если быстрый переход тройке удастся, Чепчеву предстоит провести в бездействии еще сутки в лагере V. Если же план ускоренного движения сорвется (а опасения у Хомутова были - заболел живот у Голодова), то Чепчеву прежде, чем выйти к вершине, придется ночевать на высоте 8500 уже три раза. Это невероятно много...

Рисковать своим восхождением Валерию Хомутову не хотелось, но и отказать Чепчеву он не мог, не имел оснований. Развеять сомнения мог земляк Чепчева Голодов.

Дождавшись Голодова, Хомутов объяснил ситуацию и предложение Ильинского. Голодов с сомнением покачал головой... Вопрос был решен.

В шестнадцать часов Хомутов поднялся в лагерь IV и стал готовить чай. Сверху послышались голоса, и скоро в палатку вполз Чепчев. Очная ставка ничего не дала - решение было принято. Потом подошли Валиев, Хрищатый и Ильинский. Штурмовая двойка спускалась самостоятельно, без помощи Эрика... Они пили теплый сок (до чая не дошло дело) и разговаривали. К пяти часам - к вечерней связи - поднялись в лагерь на 8250 Голодов и Пучков.

Две команды встретились. Тройка Хомутова, груженная кислородом (каждый нес по пять баллонов), едой, бензином, и четверка Ильинского налегке встретились в шестистах метрах от вершины, и встреча их была лишена восторженной приподнятости.

В пять часов вечера Тамм вызвал Хомутова и передал, что Спорткомитет СССР присвоил звания заслуженных мастеров спорта всему спортивному составу экспедиции... За это - спасибо!

Альпинисты поздравили друг друга, и Хомутов пообещал, что они постараются завтра оправдать высокое спортивное звание

- А вот тут ты меня не понял, Валера, - сказал Тамм и объяснил, что произошло днем 8 мая...

Днем базовый лагерь вышел на связь с Катманду. Тамм спокойным, будничным голосом сказал Калимулину, что двойка Валиев - Хрищатый была на вершине и идет вниз, что Ильинский с Чепчевым их подстраховывают, хотя они в полном порядке, что вчера вся шестерка Балыбердин, Мысловский, Бершов, Туркевич, Иванов и Ефимов вернулась в базовый лагерь, что состояние упавшего в трещину Москальцова улучшается. Калимулин поздравляет Тамма и передает приказ Спорткомитета о присвоении альпинистам званий заслуженных мастеров спорта... Все ликуют и поют.

- А теперь, - говорит Калимулин, - запишите телеграмму из центра: "В связи с ухудшением погоды в районе Эвереста и полным выполнением задач экспедиции необходимо прекратить штурм вершины..."

Это означало, что Тамму предлагалось вернуть из-под вершины тройку Хомутова... Новое испытание. В последние дни судьба ставила перед ним задачи одну занятнее другой, словно испытывала его человеческие качества. Вот сейчас он сказал Калимулину, что тройка Хомутова надежна и что она сможет достичь вершины, но Калимулин не может отменить телеграмму, а значит, решить за Тамма проблему, которая встала перед ним: возвращать Хомутова, Пучкова и Голодова или, вопреки приказу (а он был продиктован тем, что Спорткомитет получил от Гидрометцентра весьма тревожный прогноз по Гималаям), разрешить им штурм?

Он ушел от палаток и бродил по леднику, определяя свое отношение к делу, которое он затеял и которое достойно хотел довести до конца. "Имею я право принять свое решение или должен слепо подчиняться приказам, основанным... На чем могло быть основано запрещение? Только на желании, чтобы все завершилось без жертв. На вершине было уже, восемь человек. Все живы. Хватит. Ура! Уже пора для "ура!", а кто там еще пойдет вверх и чем это кончится - неведомо".

В этот вечер радио, телевидение; а наутро газеты сообщили, что в связи с ухудшением погоды в районе Эвереста в экспедиции отдана команда: "Всем - вниз!" А команда отдана не была. Возвращаясь в лагерь после своих раздумий, Тамм встретил Юрия Сенкевича.

- Надо спускаться, Евгений Игоревич, - сказал Сенкевич, - выполнять приказ.

Тамм покивал головой, думая о своем.

На пятичасовой связи он передал Хомутову в четвертый лагерь текст телеграммы. Подчеркнув, что это приказ, переданный Калимулиным, Тамм предложил участникам группы Хомутова самим подумать, что предпринимать.

По существу, это было "добро" для восхождения Хомутовской тройки. Хомутов сообщил, что еще не подошел Голодов. Ему нужно время, чтобы обсудить ситуацию. Следующую связь назначили на восемь часов вечера.

Эфир умолк. В базовом лагере тем временем начались волнения, которые, впрочем, внешне никак поначалу не выразились. Тамм с Овчинниковым (который сразу решил, что тройка должна идти к вершине и больше не мучился сомнениями) обсуждали создавшееся положение. Подошел Романов и присоединился к разговору. Борис Тимофеевич не разделял мнения Тамма и Овчинникова: вряд ли целесообразно разрешать хомутовской тройке продолжать восхождение, вдруг что случится, а успех уже большой... Не убедив Тамма и Овчинникова, Романов предложил провести собрание.

Собраться решили в палатке у Мысловского, где он лежал в спальнике.

Из соседней палатки, где вокруг лежащего Москальцова на празднование восхождения и возвращения первых шестерых собрались чуть ли не все обитатели базового лагеря, пришли делегаты: Туркевич, Шопин, Онищенко. В палатке Мысловского уже были Тамм, Овчинников, Романов, Онищенко, Воскобойников, Сенкевич и Лещинский (телевидение), Венделовский и Коваленко (киногруппа), Родионов (ТАСС) и еще несколько человек. Председательствовал Кононов. Он предоставил слово Романову, который сказал, что решение центра они обязаны выполнять и что Тамм, давая "добро" Хомутову, не выполняет приказ. Альпинистов надо повернуть назад - таково его мнение. Позиция Романова была ясна. Его право - поддерживать Тамма или не поддерживать. Он решил не поддерживать, а инициатива в проведении собрания подчеркивала то, что он не поддерживал.

Собрание моментально разделилось на две неравные группы. На стороне Тамма был Анатолий Георгиевич Овчинников (о принципиальности и бескомпромиссности этого прямого и надежного человека я говорил). Он высказался в поддержку идеи восхождения тройки. Но против было большинство. Не пойму, что побуждало телевизионщиков и киношников требовать возвращения тройки из-под самой вершины. Венделовский, Коваленко, Сенкевич, Лещинский, Родионов проголосовали против восхождения. Чего они-то боялись, люди, не несущие вовсе никакой ответственности за невыполнение приказа? Но можно хотя бы объяснить их поведение: они - гости базового лагеря, а лагерь хоть и наш, но в Непале, и поэтому лучше будет, если по инструкции...

А вот почему голосовал против Володя Шопин? Ведь два дня назад он пережил драму, когда такое же запрещение остановило его выход к вершине. Разве он не понимал, что значит повернуть назад Хомутову, Пучкову, Голодову? "Мы должны проголосовать против, а они пусть идут вверх..." Так он считал. Но ведь если все проголосуют против, тройка не пойдет дальше! Или пусть все проголосуют, кроме Тамма и Овчинникова, которые примут на себя все? Миша Туркевич тоже хотел, чтобы хомутовцы шли вопреки его голосу против... Хотел, и на том спасибо! А Эдик Мысловский?.. Как он мог голосовать против решения Тамма и Овчинникова? "Эх, Эдя, Эдя!" - вздохнет в своих записях Евгений Игоревич, а Овчинникова просто потрясет голос Мысловского против. Разве не Эдик, несмотря на все запреты и вопреки рекомендациям всех инстанций, под ответственность Тамма и Овчинникова вышел к вершине? Но не в благодарности дело. Мысловский - альпинист, и он не имеет права не поддержать альпинистов. Он, как и Тамм, как и Овчинников, знал, что с этой группой ничего не случится, что идут они по проложенному пути, что они - трое сильных, снабженных кислородом людей...

Он, как и Тамм и Овчинников, был уверен, что Хомутов, Пучков и Голодов взойдут, и взойдут раньше на день, чем намечено планом, - взойдут 9 Мая, в День Победы, но голосовал против.

"Он очень покладист".

- Вы не знаете Эдика, - говорил мне в Москве Тамм. - Он очень хороший человек, я его люблю и как альпиниста, но он не может поддержать. Сколько раз в процессе подготовки и организации экспедиции нам нужно было, чтобы он твердо высказался "за". Но он молчал. Он поддерживал нас молча...

Проголосовав, высокое собрание определило, что Тамм, Овчинников и разделившие их мнение Кононов и Воскобойников в глубоком меньшинстве. Так и записали. Кто в дневник, кто в протокол. По-честному, вся эта ассамблея на ледопаде и была собрана не для принятия решения, которое надлежало исполнить, а для создания документа. Увы, нам!

В восемь часов вечера 8 мая Тамм вызвал по рации Хомутова. Там у них совещание в верхах (выше восьми тысяч) было моторнее и приняло решение к исполнению, потому что Хомутов беседовал с базой уже не из четвертого лагеря, а с пятой веревки по пути в пятый. (Впрочем, у Евгения Игоревича не было твердой уверенности в том, что это не "военная хитрость" Хомутова).

Хомутов тем не менее спешил сообщить:

- Идем вверх. В четвертом лагере мы даже кошек не снимали. Скоро выглянет луна, и думаю, в лагере пять будем часов в десять вечера...

Тамм не стал обсуждать это сообщение, он довел до сведения тройки решение собрания. Большинством голосов - правда, не единогласно - им рекомендовалось вернуться вниз. Тамм, как начальник экспедиции, не дал приказ прекратить подъем, он только проинформировал Хомутова о результате обсуждения. На этом сеанс связи, впрочем, не закончился. К рации подошел Володя Шопин. Он говорил, что тройке надо спуститься, что у них с Черным уже были собраны рюкзаки, но приказ остановил их, и они подчинились со слезами на глазах...

Тройка слушала Шопина, находясь на полпути к лагерю V, потом Хомутов сказал:

- Володя, ты долго говорил, почему слезы льются из глаз... В лагере все проще, а здесь, держась за веревку, значительно труднее... По нашему самочувствию у нас полная гарантия... У нас дети... Мы не мальчишки, нам по сорок лет... Мы все понимаем и все планы строим, чтобы девятого нам быть на вершине...

Тамм тут же взял рацию и спросил, когда следующая связь.

- В восемь тридцать, как обычно, - сказал Хомутов.

Все отправились по своим делам. Лагерь занялся обсуждением событий, а Хомутов, Пучков и Голодов продолжили путь. Часов в десять вечера Пучков первым достиг палатки, скоро подошли Голодов и Хомутов. За один день тройка проделала двухдневную (по плану) работу, пройдя путь от третьего лагеря, и в два часа ночи отошла ко сну, а в семь утра альпинисты уже были на маршруте, на пути к вершине.

Утренняя связь 9 мая застала их в полутора часах пути от оставленной ими палатки...

- Поздравляем с праздником, - сказал Хомутов. - Мы прошли рыжие скалы... Часов до одиннадцати можете выключить рацию.

- Молодцы, сукины дети! - крикнул Тамм.

Тройка шла вверх, а руководитель экспедиции

передавал в Катманду, что Ильинский с товарищами спускается из третьего лагеря и все чувствуют себя нормально. Затем Тамм передал Калимулину содержание приказа по экспедиции от 9 мая. Приказ этот содержал два пункта и постскриптум. В первом пункте - поздравление с праздником Победы. Второй был сформулирован приблизительно так: соответствии с радиограммой Калимулина и рекомендацией собрания сегодня, 9 мая, прекратить восхождения и всем спуститься вниз.

Постскриптум состоял из одной лукавой фразы, последний пункт приказа опоздал, поскольку группа Хомутова уже на подступах к вершине.

Это была чистая правда. Тройка спокойно и напористо шла вверх. На полпути к вершине они оставили на Горе по одному полному баллону кислорода (на обратный путь) и продолжали движение.

У шедшего первым Валерия Хомутова был соблазн точно в одиннадцать (как обещал) выйти к цели, но он решил не форсировать события. Спустя тридцать минут после назначенного Тамму часа он вышел на связь:

- База, база, ответьте вершине.

Внизу радостно удивились точности расчете" тройки. Они взошли в одиннадцать тридцать, и были солнце. Из рюкзаков достали фотоаппараты И флажки-вымпелы СССР, Непала и ООН. Они развернули их на высоте 8850 метров, всего на два метра подняв флаги над последней, перед небом точкой Земли. Они стояли на вершине, держа на вытянутых руках над всем миром трепещущие на ветру символы нашей Родины, родины Сагарматхи и организации, созданной людьми, чтобы этот мир сохранить...

Одиннадцать советских альпинистов с 4 по 9 мая1982 года по сложнейшему маршруту поднялись на высочайшую точку планеты. Советская экспедиций в Гималаях выдержала испытание Эверестом!

Оставалось спуститься последней группе.

После поздравления Тамм спросил, как себя чувствуют восходители, и просил не задерживаться. Он был возбужден и впервые за время экспедиции почувствовал желание созорничать, сделать что-нибудь... эдакое, выходящее за рамки, в которых он держал себя на протяжении долгих месяцев подготовки, долгих недель штурма и необыкновенно долгих шести дней восхождений.

Акт радостного безрассудства Тамм, впрочем, предпринял не за счет собственно экспедиции, а за счет киногруппы.

- Еще раз поздравляем, Валера! Такая просьба, там вблизи камера и пленки. Заберите пленки, а ее... к черту забросьте...

Стоявший рядом Венделовский выразительно посмотрел на Евгения Игоревича. В этот момент офицер связи, услышав разговор, забеспокоился, и тут же Кононов сообщил Тамму, что непалец просит бросить "Красногорск" на непальскую, а не на китайскую сторону Эвереста.

- Жалко камеру, - сказал с вершины Хомутов, но Тамм разыгрался:

- Ничего, это сувенир для вершины. Венделовский говорит, что он с удовольствием дарит этот сувенир вершине.

- Пусть снимут только, - обреченно сказал Венделовский. - Пусть только снимут!

Но снять они ничего не могли, потому что в камере пленки не было, а с собой пленку они не принесли. Офицер связи попросил тщательно описать все, что находилось на вершине. Хомутов описал все баллоны, вымпелы, значки, в том числе и значок с Арбата, который символизирует не только традиционную Москву, но и истинных москвичей. Не знаю, кто из ребят оставил этот значок на вершине, но зато точно представляю, кто из моих друзей это мог сделать и сделал бы обязательно. Альпинисты рассказывали мне, что на вершине или в преддверии ее часто вспоминали своих друзей. Им хотелось поделиться своим восхождением с теми, кто не попал в Катманду, кто не дошел до вершины. Зачем человеку радость одному? Да и возможна ли она в одиночестве? Радость, мне кажется, и возникает лишь тогда, когда ты можешь поделиться ею. Во всяком случае, она множится от деления, увеличивается... Она по-настоящему возможна, если у тебя есть сопричастники (да простят меня знакомые лингвисты за неологизм). У меня не было Эвереста, я не могу с вами им поделиться. Но у меня есть друзья. Я не могу писать о них подробно - книга о других замечательных людях, но я называю своих друзей, потому что хочу поделиться с вами, быть может, самым дорогим, что я обрел в жизни сам.

Друзья Хомутова, Пучкова и Голодова собрались вокруг рации. Они слушали вершину. Хомутов готовился начать спуск. Шли минуты... Все ждали, что скажет он перед тем, как последний наш восходитель покинет высшую точку планеты. И он сказал хорошо:

- Мы, советские альпинисты, совершившие восхождение на Эверест девятого мая тысяча девятьсот восемьдесят второго года, поздравляем с Днем Победы над фашистской Германией весь советский народ, который одержал эту победу, и все народы других стран, боровшихся с фашизмом. Салютуем на вершине Эвереста в честь праздника Победы поднятием ледорубов. Ура!

"Ура!" скажем и мы красивому завершению замечательного гималайского действа. Всем взошедшим и невзошедшим, всем, кто участвовал в успехе и бился за него...

В тот же день тройка, миновав в пятнадцать часов пятый лагерь, спустилась на ночлег в лагерь IV на 8250 м.

В базовом лагере Тамм связался с Катманду и сказал Калимулину, что 9 мая тройка Хомутов - Пучков - Голодов была на вершине.

Ильдар Асизович был обрадован и взволнован. Как сотрудник Спорткомитета он требовал от Тамма исполнения приказа своего руководства - центра, а как человек, симпатизировавший и помогавший (активно и полезно) экспедиции, понимал, что руководителю экспедиции на месте яснее видится ситуация на Горе со всеми сложностями и нюансами. А потому радость от блистательного заключительного аккорда заглушила все другие "правильные" чувства.

- Понял! Понял! - сказал Калимулин с веселой угрозой. - Погоди, Тамм, мы еще встретимся! - Потом торжественно: - Поздравляю, Евгений Игоревич, с большой победой. - А потом и вовсе весело: - Я надеюсь, повара на вершину не пойдут?..

Оставалось подождать возвращения четверки Ильинского, тройки Хомутова и собрать базовый лагерь...

Четверку Ильинского вышли встречать всем лагерем. Они шли, как обычно, усталые, и было в их медленном приближении что-то отличающее их приход от предыдущих возвращений. Хрищатого и Валиева обнимали и поздравляли не очень громко, словно опасаясь ранить Ильинского с Чепчевым. Да, я думаю, действительно опасались... И сами именинники чувствовали себя в этом потоке приветствий не вполне счастливыми... Налет грусти был заметен настолько, что все довольно быстро разошлись.

А тем временем Хомутов, Пучков и Голодов быстро и без приключений спускались с Горы.

Теперь все ждали тройку, чтобы собраться последний раз в базовом лагере, чтобы сделать "семейную" фотографию. Вы ее увидите в книге, но не ищите на ней Ильинского с Чепчевым. Общее ликование не совпадало с их состоянием. Отпросившись у Тамма, Эрик с Сережей ушли вдвоем из базового лагеря, намереваясь пешком дойти до Катманду по пути караванов, но дошли они только до Луклы, где Ильинского прихватила желудочная хворь, и дальше связка полетела на самолете с того самого аэродрома, по наклонной полосе которого мы гуляли с Евгением Игоревичем, вспоминая события, предшествующие прощальному вечеру в Лукле.

Мы вернулись с Таммом в деревянный дом очередного дяди сирдара нашей экспедиции Пембы Норбу. В большой комнате, уставленной рядами деревянных нар, промежутки между которыми были забиты экспедиционным скарбом, часть ребят укладывала пожитки. Другая в соседней небольшой комнате, служившей столовой, слушала песни Сережи Ефимова и тихо гомонила. Шипя горела необыкновенной яркости керосиновая лампа, и в уголке - надежная свеча в глиняном шерпском подсвечнике.

Был поздний тихий вечер. Перед сном я обошел все дневные группы восходителей и попросил отдать мне для проявки вершинные черно-белые пленки, но оказалось, что Балыбердин снимал только цветную и она в общем рулоне у оператора Димы Коваленко. Пленку Хомутова забрал корреспондент ТАСС Юрий Родионов, и она, вероятно, уже в Москве. Сережа Ефимов, порывшись в рюкзаке, протянул мне сокровище.

- Это я снимал "Любителем". Тут должен быть Валя Иванов на вершине. Он меня тоже снимал.

Я положил пленку в карман пуховки. Миша Туркевич, услышав нашу беседу, спросил, нет ли у меня знакомых проявить пленку, которую они с Бершовым сняли при свете луны. Пленка была обратимой, очень низкой чувствительности, но я взял ее, в надежде что друзья из НИИхимфотопроекта проявят чудеса...

Вечер угасал. Потухла керосиновая лампа. Я лежал на лавке в "столовой". За окном монотонно звенело ботало на шее яка... Зашелестел дождь, потом в черно-синем окне зажглись звезды. Герои Эвереста, отпраздновав приход в Луклу, тихо спали. Только Балыбердин при свете свечи писал и писал свой дневник...







  
Прямой узел. Рифовый узел узел легко вяжется; под нагрузкой сильно затягивается; самопроизвольно развязывается «ползёт», особенно на мокрых, жестких и обледенелых веревках; используется для связывания веревок одинакового диаметра; использование без контрольных узлов недопустимо; при больших нагрузках рекомендуется вставлять в середину узла
Рюмку осушить нам всегда хотелось, но с этими господами не тянуло. На язву, что ль, сослаться? шепнул лоцман. Вы там на язву то особо не ссылайтесь, крикнули гряземордые. Идите знакомиться и рюмку осушать. А не пойдёте устроим особыя веселия! Нас, в конце концов, четверо, шепнул лоцман, а их двое. Справимся в случае
Весь южный склон Терскей Алатау от подножия почти до водораздельного гребня на высоте 3200 3700м представляют сырты ( спина , возвышенность ) плоскогорья, длительно подвергавшиеся денудации, т. е. разрушению и выравниванию под действием ледников, воды и ветра. Поверхность терскейских сыртов
Редактор Расскажите
о своих
походах
Обычно небольшая по весу и по размерам палаточная печь в лыжном походе столь сильно влияет на все лагерное хозяйство, быт, состав работ и распределение стояночного времени, что почти каждая группа использует, а в большинстве случаев и изготавливает эту печь по
Зимой 1976 года я работал тренером на альпинистских сбоpax ленинградского «Буревестника» на Тянь Шане, в Заплийском Алатау. Этими сборами руководил Евгений Андрианович Белецкий. Выплывало из снегов ослепительно яркое солнце, словно позабывшее о том, что на дворе зима. Словно


0.081 секунд RW2