Я никогда не интересовался альпинизмом.

Этот род деятельности, этот спорт и эта жизнь отпугивали своей исключительностью...

С детства я мечтал рисовать красками. Возможность смешивать цвета на холсте, управляя иллюзиями зрителя, привлекала меня, но ни разу я не пробовал это сделать, хотя и желал и краски можно было купить в магазине. Просто так, попробовать - для себя. Мне казалось, право взяться за кисть не может быть определено мной, не я главный в этих отношениях - недаром ведь "избранник" и "избирающий" при одном корне разного порядка слова.

Возможность управлять звуком, линией, цветом, словом дана человеку природой. Он может воспользоваться этим даром, а может пренебречь. От него зависит, откроет ли он сундучок и достанет оттуда всё (или часть того, что туда положено) или не станет тратить на это усилия.

Способность двигаться вверх по склону тоже мне кажется врожденной. Альпинизм, естественно, никакого отношения к искусству не имеет, потому что альпинизм - спорт, а спорт и искусство, как бы их ни сближали, никогда не приблизятся друг к другу, потому что в искусстве движение подчинено смыслу, а в спорте весь смысл - движение.

В искусстве есть исполнитель и есть зритель, в альпинизме сам исполнитель - зритель. Не занимаясь живописью, можно быть любителем и знатоком изобразительного искусства, но не бывая в горах понять альпинистов сложно.

Поэтому в самом начале книги, посвященной советским восходителям, поднявшимся на высочайшую гору Земли по чрезвычайно сложному маршруту, я признаюсь читателю точно так же, как в мае 1982 года в Непале признался руководителю экспедиции доктору физико-математических наук Евгению Игоревичу Тамму:

- Я никогда раньше не интересовался альпинизмом. И никогда не бывал на вершинах и не знаю, что такое ледопад.

Мое признание тогда у подножия Эвереста в маленьком зеленом лагере, где после штурма Горы отдыхала наша команда, вызвало доверие у альпинистов. Они делились со мной первыми впечатлениями, ощущениями (может быть, самыми точными), делились едой и кровом на тропе, в Лукле и в Катманду. Я прожил рядом с ними две недели в Непале и все, чему не был свидетелем, описываю с их слов.

За всю историю восхождений на Эверест сто двадцать два человека поднялись на его вершину. Из них одиннадцать - наши.

За всю историю восхождений на Эверест пятьдесят четыре человека остались на Горе навечно. Среди них - ни одного нашего.