Улететь со станции Южный Полюс оказалось также не простым делом. Все высокопоставленные гости адмирала - сенаторы, послы, политики, бизнесмены - обязательно хотят побывать на самом полюсе Земли. Поэтому хотя самолеты и приходят сюда почти каждый день, но места в гигантских их кабинах для нас троих никак не находится. Они заняты престарелыми, гладко выбритыми мужчинами в новеньких, только со склада, военных одеждах без знаков различия. На козырьке шапки-ушанки каждого из них большая круглая коричневая бляха с надписью: "Визитер". Экипажи станций и даже мы трое сторонимся этих праздно бродящих здесь людей.

- О, Игор, эти люди - виайпи. Для большинства из них

Антарктика всего лишь экзотика.

Потом слово "виайпи" я слышал много раз. Образовано оно тремя начальными буквами слов "очень важная персона", по-английски: "Вери импортент персон". Произносится это слово всегда чуть с издевкой:

- О... что с него взять, это же виайпи! В смысле - для него законы не писаны. Я встречался со множеством виайпи. Мое исключительное положение на станции позволяло мне беседовать со всеми, кто был мне интересен. Но каждый - и Мортон Рубин, и Берт Крери, и даже явные (по виду) виайпи, с которыми я часто беседовал, всегда говорили:

- Ты знаешь, я-то сам простой человек, а кругом так много этих виайпи. А ведь с них что возьмешь?

Так что понятие виайпи всегда условное, но всегда с нехорошим оттенком.

По-видимому, специально для престарелых виайпи на станции Амундсен-Скотт предприимчивые американцы устроили даже второй, туристский полюс. В двух десятках метров от входа в помещение станции был поставлен толстый, серебристый, блестящий столб, на вершине которого установлен такой же блестящий шар (по-видимому, модель земного шара). Рядом установлен шест-указатель с названиями различных городов и расстояниями. Чем не настоящий полюс?

Но наконец нам повезло. Вдруг прилетел самолет, на котором не было виайпи. Он возвращался домой в Мак-Мердо после посадки где-то в центре ледяного купола материка, откуда забрал группу участников санно-тракторного похода. При посадке на плато он повредил

переднюю лыжу. Следующим местом его посадки был Южный полюс. Там он должен был дозаправиться для дальнейшего полета в Мак-Мердо. И там ждали его мы.

Самолет сел на полосу Южного полюса, еще сильнее повредив переднюю "больную" ногу, залив всю полосу красной жидкостью из перебитой где-то гидросистемы. Однако летчики решили все же лететь в Мак-Мердо. Со станции на нартах привезли десяток больших канистр с жидкостью для гидросистемы. Весь запас станции. Решено было доливать ее в полете по мере утечки.

Взлетели мы нормально. Прошло немного времени, и к большому баку с жидкостью гидросистемы подошел бортинженер. Он стал внимательно смотреть на стеклянную трубку, по которой можно было следить за уровнем жидкости в баке. По-видимому, пора было доливать.

- Эй, Джим, неси первую канистру! - закричал он на весь салон парню в красном, который, развалившись и мерно что-то жуя, лежал с наушниками на горе грузов. Парень перестал жевать и, как обезьяна, полез куда-то вниз за канистрами. Вылез оттуда смущенный. По его жестам было ясно - он не нашел канистр и спрашивал у инженера, где они. Инженер очень резво взлетел к механику, и они начали лихорадочно развязывать ремни, связывающие багаж, перетряхивать его. К поискам присоединились почти все пассажиры, но все было напрасно. Оказывается, командир поручил погрузить канистры второму пилоту, второй - бортинженеру, бортинженер - Джиму, а Джим - кому-то из тех, кто остался сейчас с канистрами там внизу, на полюсе. Все это из пантомимы и разговоров без труда понял даже я. Как быстро учишься английскому в такие минуты! Наконец инженер что-то сказал в шлемофон, и через некоторое время пришел летчик из пилотской кабины. Он тоже стал смотреть на уровень жидкости в баке. Потом к нему присоединился командир, который уже не скрывал своей озабоченности. Достав карандаш, он сделал риску на оправе трубки, чтобы заметить положение жидкости, засек время и ушел. Все мы в салоне делали вид, что не замечаем этой трубки, однако разговоры приутихли. Когда командир через некоторое время опять подошел к трубке, даже нам было видно, что жидкости убавилось! Я сидел около самого бака с жидкостью, и мне очень хорошо было видно, как снижался в водомерном стекле красный столбик. Потом он и вовсе ушел вниз. Следивший за ним механик что-то долго растерянно говорил в шлемофон летчикам.

Наконец начали снижаться. По кренам и теням в салоне стало ясно, что начали делать круги, значит, снижаемся. Всем было предложено еще крепче привязаться. Механик и Джим все прикручивали и привязывали покрепче груз, который мы везли. И вот вдруг почти перестали шуршать моторы, и самолет, покачиваясь в приземной турбулентности, пошел на последнюю прямую. Это было ясно по тому, как Джим изо всех сил уперся локтями в выступы фюзеляжа, посерьезнел.

Удар! Еще удар! Что-то треснуло, и по мне и моим соседям хлестнуло вонючей, липкой струей из еще раз лопнувшей, теперь уже в салоне, гидросистемы. Но по тому, как сильно и часто начал трястись самолет и взревели, тормозя винтами, моторы, было ясно, что мы уже сели. Сели! Сели в Мак-Мердо!

Как странно: еще минуту назад мы уже готовы были к самому худшему. А сейчас каждый из нас с грустью смотрел на безнадежно испорченные еще новые красные куртки, залитые бурой жидкостью, последними каплями из гидросистемы.

Третий день зимовки подходил к концу. Впереди оставалось еще триста дней с мелочью. Впереди надвигалась полярная ночь.